Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

Хм.

Ночью туда, как тать, лезть — едва ли годно. Ночью тихо, по улице сторож ходит, — ну как услышит, заметит, выследит? Опять же вопрос: как забраться? Днем и подавно нельзя. Остается одно: вечер. Промыкался Федул ночь на вокзальной скамейке; утром — опять возле дома заколобродил. Наконец, не выдержал, зашел. Поднялся тихонько на второй этаж, приоткрыл дверь, за которою раньше отцовская опочивальня была, смотрит… Стол у окна. Сидит за ним плюгавый мужичонко, в телефоны набрякивает. Раз позвонит: «Жур-жур-жур… Жур-жур… Ладно-ладно… Хорошо-хорошо… Сделаю-сделаю…». В другой раз позвонит — орет истошно: «ч-черт!.. Г-гад!.. М-мать!.. Да вы!.. Да я вас!! У-у-ы-ых-х!!..». Прикрыл Федул дверь, и только тут на ней табличку заметил, красную такую: «Управляющий трестом тов. Утятев». Ну и ну… Такого — прошибешь рази? Вон, страховитой какой!

Ушел. Дождался вечера. Глядь — опять уборщица пришла. Тут уж попристальней ее обсмотрел. Баба как баба. Немолодая, ну — сорока нет еще. Пальтишко ветхонькое, боты, глазок подбит немного… Думай, думай, Федул!

Думал-думал…

Дальше так: выходит та бабешка из здания, на ключ его заперла, ключ тот сторожу уличному отдала, и — отчалила. А Пузиков за нею припустил. Догоняет: «Извините, дескать, если побеспокоил, а то нам при вашей красоте и подступиться-то боязно; приезжий я. И вот так получилось, што день рождения, да и юбилей сегодня справляю, как раз тридцать восемь годов (приврал, конечно!), дак больно скучно одному, — компанью составить не желаете? В чайную, к примеру».

Остановилась она, слушает, подхохатывает, плечики поджимает, глаз подбитый ладонью прикрыла, кокетка! А Федул заливается: «Да я с лесозаготовок приехал, у меня карманы от сотен лопаются, да я хоть щас на вино рубля три готов истратить. Или четыре…».

Она ему и говорит:

— Уж такие вы, мущины, страстные! Вот: чуть только женьчину приметил, сразу — в чайную! А я — не любительница по чайным-то ходить. Уж лучше возьмите в продмаге две бутылки «Рожеве мицне» — хорошая вещь, я пробовала! — да кильки с колбасой на закуску, и — ко мне пойдем, посидим там… Если не возражаете, конешно.

«Вот дак клюнуло», — оторопело подумал Федул. Махнул рукою:

— Ладно. Была не была… Три бутылки беру!

Уборщицу звали Анютка. Была она — не знаю, как и сказать-то… Да никем не была! Так, бабка-растрепка. В свои годы успела уж и отсидеть за что-то по мелочи, и замужем покантоваться. Правда, в последние годы желающие покуситься на ее мощи начали потихоньку переводиться. Однако Анютка не горевала, и мужички в ее избе нет-нет да и появлялись, особенно в дни получек.

Избушка у нее была старая, косая, холодная.

Сели, нарезали колбасу, открыли бутылки: ну, с рождением!

Махнули по стакану. Глаза у Анютки заблестели, она побежала куда-то в угол, взбила жидкий перманент перед куском зеркала, села напротив Пузикова, подбоченилась, захихикала: «Н-ну и ш-што?..». Федул, видя такое дело, плеснул по второму. Выпив его, Анютка опьянела и понесла чепуху.

— Тебя как зовут?

— Федул Григорьич.

— Ох-ха-ха… Махметко ты, вот кто!

Федул наклонился к Анютке. Она посунулась губами — целоваться. «Нет… шалишь, брат…» — подумал Пузиков, и — отодвинулся.

— А скажи-ко ты мне, Анна-батьковна: кто всей вашей конторой заведует? Што за человечек такой?

— А тебе-то што? — пьяно прищурилась Анютка. — Ничего я тебе не скажу. Может, ты шпиен какой-нибудь, опять меня посадят тогда… больно интересно!

— Да какой это секрет! — застонал Федул. — Я ведь тебя не насчет шшей да салату, а насчет человека спрашиваю, дурная ты!

— Все равно нельзя, — дребезжала Анютка. — Иди, лес свой заготовляй, а то мне избу нечем топить… Любопытный!

Вдруг заголосила:

— А йя не бу-уду,А йя не ста-ану,А ты большой, даЙя не доста-ану…

— А нет ты бу-удишь,А нет ты ста-анишь,А я нагнуся,А ты доста-анишь…

— подвывал Федул. «Эдак-ту как бы мне блатным не заделаться», — горько думал он. Тряхнул Анютку за плечи:

— Слышь, Анна! В кабинете начаьника твоего богачество большое спрятано! Мое богачество-то, слышь! Родитель покойной под половицу спрятал, царство ему небесно… Слышь?..

Но Анютка слышала его плохо. Она стояла посередине избы, топала ногами, двигала плечом и била себя ладонями по ляжкам: ей казалось, что она танцует «цыганочку». Потом пошла к кровати и стала стягивать платье.

Завалившись, долго пыхтели и шумели. Наконец, угомонились.

3

Поднявшись утром, Анютка первым делом спросила:

— Ты што вчера болтал… Вроде про богачество какое-то?

— Да не болтал я! — ответил Федул. — Правда это: червонцы золотые под полом в кабинете у вашего Утятева спрятаны. Только ты это… помалкивай давай! — вдруг испугался он.

— Да не скажу-у, — запела Анютка. — Што я — барыня, што ли? Мне золотко и самой бы впрок пошло. Дак што делать-то теперь?

— Думать, думать надо, — закряхтел Федул.

— А што — я думать-то доложна? Ты мужик, ты и думай давай… Махметко! — вертанула хвостом Анютка.

— Да! Думай! Вечером, когда все уйдут, пустишь меня — только и делов!

— Нет-нет! — испугалась Анютка. — И не надейся вовсе. Утятев свой кабинет плонбой опечатывает, да ключ у него чудной какой-то, ни в жисть не открыть. И потом, стукаться будем — опасно!

— А у тебя рази ключей-то нет?! — начал заводиться Федул.

— От всех кабинетов есть, а от этого — нету. Утятев токо при себе там убирать пускает. А ты не ори, не дома… не то живо счас донесу, каков ты есть заготовитель!

«Вот вляпался-то!» — похолодел Пузиков. И — ласково:

— Да извиняйте, Анна-батьковна, сорвался немного, бывает… больно уж, как вы сказываете, загадка трудна.

— Не-ет! — затрясла патлами Анютка. — Через взлом вряд ли к твоему богачеству подкопаться. А если и подкопаешься — недолго, я думаю, любоваться на него придется!

— А пошто? — простодушно удивился Федул.

— Чокнутый ты, што ли? — скривилась Анютка. — Не успеешь отойти, глядь — уж везут!

— Куды, куды везут-то? — недоумевал Пузиков.

— А туды! Песню знаешь??

— М-машины не ходят туды-ы,Бегут, спотыкаясь, олени-и…

— Да неуж… ох! — схватился за сердце купцов наследник. — Дак… што тогда делать-то — а, Анют?

— Я думаю, к Утятеву надо идти! — бодро сказала уборщица. — Он — неглуп мужик! Обсказать ему все: так и так. Золотишко уж, я думаю, натрое делить придется!

— На кого это — натрое? — тихо спросил Федул.

— Как на кого? На тебя, на меня и на Утятева, на кого же еще?

«А тебе-то за што?» — рванулось было из пузиковской глотки, но — сдержался, только мыкнул и сглотнул.

— Ну, теперь пошли давай. Договариваться! — и Анютка стала натягивать штопаные бумажные чулки.

— Да не выйдет ничего у нас, — глухо произнес Пузиков. — Заглядывал я вчера в кабинет к нему… О, суров мужик! Заложит он нас, Анна-батьковна.

— Утятев-то? — усмехнулась Анютка. — Да ты не бойсь… Я и сама с ним поговорить сумею. Эх ты, Махмет!

4

Анютка оставила Федула в коридоре, постучалась, и — нырнула в кабинетик. Пузиков встал возле двери и стал слушать, но — слова расшибались о кожаную обивку, только: «Бу-бу-бу…». Ходил, ломал пальцы. Вдруг Анютка выскочила: «Зайди-ко!» И шепотом: «Вроде, клюет…».

Федул, робея, ввалился в кабинет.

Вчерашний плюгавый мужичок дернул ручонкой:

— Садитесь! Фамилия ваша как?

— Пузиков я, Федул Григорьич…

— Так! Так! Паспорт позвольте!

— Это ишшо зачем? — насторожился Федул.

— Кгм… Надо в человеке убедиться, видите ли. Дело-то крупное, сами понимаете.

— Это да, — Пузиков достал паспорт, отдал Утятеву. — Это — не тяп-ляп, мозговать надо…

— Мозговать тут долго недосуг! — крикнул управляющий. — Делать, делать надо! Только — как?

— Да! Как? — поддакнули Федул с Анюткой.

— Вот что сделаем: сегодня я инструментишко кой-какой подыщу, а завтра, вечерком — и с Богом, как говорится. Ну? Чего молчите?

Наследник с уборщицей переглянулись, пожали плечами:

— Да мы што ж… Вам виднее…

Федул потянулся было пожать руку на прощанье доброму начальнику, но тот отмахнулся:

— Ладно-ладно! Ступай давай, мужик.

На улице Пузиков толкнул Анютку в бок:

— Э! А если он это… нонче вечером, или ночью… Могет ведь и облапошить, а?

— Это — да, могет! — призадумалась Анютка. — Глаза да глазоньки счас за ним надо. Ты вот што: на ключ, ступай ко мне домой, а я до вечера пригляжу тутока, — все равно убираться после работы. А с девяти на ночь — ты заступай. А то — договорились на завтра, а он нонеча хвать золотишко — да и Митькой звали. На, на ключ-то.