Слово о словах - Лев Успенский

Таково большое, расселившееся через границы между племенами и между языками гнездо корневого слова «лов» – древнего слова славянских народов-братьев.

СЛОВО, КОТОРОМУ 2000 ЛЕТ

Мы говорили до сих пор о словах, либо принадлежащих русскому языку и его областным говорам, либо (как слова, связанные с корнем «лов») составляющих богатство сравнительно небольшой семьи языков, в данном случае – языков славянских.

Но бывают слова, сумевшие, путем ли заимствования или как-либо иначе, проложить себе путь на гораздо более широкую сцену, постепенно завоевать весь мир, пересекая границы не только между языками, но и между языковыми семьями. Чаще всего так путешествуют не готовые «слова», уже обросшие суффиксами, окончаниями, приставками, а самые корни, или бывает так, что готовое, целое слово одного языка становится основой для языка другого.

Познакомимся с одним или двумя примерами таких слов – завоевателей пространства.

По темной улице пробежал быстрый свет. «Что такое?» – спрашиваете вы. «Ничего особенного! – равнодушно отвечают вам. – Прошла машина с яркими фарами…»

Лет сорок – сорок пять назад вы на свой вопрос получили бы, пожалуй, не совсем такой ответ:

Пролетает, брызнув в ночь огнями,Темный тихий, как сова, мотор, –

ответил бы вам, например, около 1910 года поэт А. Блок.

Вы, мой младший современник, несомненно, удивились бы: «То есть как это „мотор пролетает“? Один мотор, без самолета?» Я не дивлюсь: и для меня слово «мотор» в те дни значило «автомобиль», «машина».

История соперничества между этими тремя словами очень поучительна: ведь она разыгралась на глазах у нас, старших. Автомобиль – это настолько новое явление в жизни мира, что в русском языке само название его установилось совсем недавно и, я бы сказал, как-то еще неокончательно.

В самом деле: вы теперь, так сказать, «пишете» чаще всего «автомобиль», а «выговариваете» «машина». Услыхав сообщение: «На улице сегодня сотни машин», вы никак не представите себе, что ваша улица сплошь заставлена молотилками или турбинами (хотя ведь это все тоже машины!); вы сразу поймете – на ней много автомашин, автомобилей. И сами скажете: «Сергей Васильевич купил себе машину»; верно: как-то не принято в разговоре употреблять слово «автомобиль».

В начале же века фраза: «Они уехали на машине» – ни в коем случае не означала «на автомобиле». Под «машиной» в просторечье скорее подразумевали «поезд», «чугунку». Как же именовался тогда автомобиль?

При своем первом вступлении в жизнь, в девятисотых годах, он официально получил именно это, созданное из древних основ, имя. Мы уже знаем: такие названия, как «аэроплан», «автомобиль», «мотоцикл», не существовали в древнем мире: ни грек, ни римлянин не признали бы их своими. Это искусственные слова-гибриды: они склеены в наше время из отдельных древнеримских и древнегреческих частей, сплошь и рядом не одно-, а двуязычных. «Авто» значит «сам» по-гречески, «мобилис» – это «подвижной» по-латыни; слово, как видите, «греко-римское»: в природе таких почти не существует.

Значит, «автомобиль» был окрещен сразу же «автомобилем». Но у нас в России столь хитроумному слову не повезло. Оно осталось жить почти исключительно в книжной, письменной речи: в любой энциклопедии вы, конечно, найдете статью «Автомобиль», посвященную этому средству транспорта. В живом же разговорном языке самодвижущаяся повозка вскоре стала получать другие наименования.

Вероятно, потому, что наиболее поражавшей воображение ее частью был совершенно новый тип двигателя – бензиновый мотор, автомобиль вскоре стал «мотором». Удивляться нечему: никаких других «моторов» широкая публика в то время еще не знала; самое это слово, так сказать, приехало в мир «на автомобиле» (отчасти на трамвае; но его «электро мотор» оказался для языка уже чем-то производным от простого мотора). Таким образом, около 1900 года слово «мотор» в смысле «автомобиль» стало общепринятым не только в чисто разговорном просторечье: оно употреблялось в газетах, в переписке, в ведомственных бумагах и даже в ходовых песенках.

На Островах летит стрелоюМотор вечернею порой.Шофер, склонившись головою,Руль держит крепкою рукой… –

распевали мальчишки на улицах Питера в десятых годах нашего века, подражая тогдашним водителям «моторов». Если бы вам теперь сказали: «Наша улица полна моторов», – вы бы, вероятно, очень удивились, вообразив густо стоящие на мостовой бензино– или электродвигатели. А я в мои десять лет, в 1910 году, понял бы все как до́лжно: на улице много автомобилей. Ведь «мотор» это и значило «автомобиль».

В те времена от слова «мотор» стали появляться и производные слова. То, что мы теперь именуем «такси» тогда называлось «таксомотор» (впрочем, с недавнего времени слово это снова воскресло у нас: сейчас в Ленинграде можно повсюду встретить объявления о работе «таксомоторных» парков, станций и т. п.). Таким образом казалось, что это наименование для автомобиля сможет удержаться навсегда, а самое слово «автомобиль» исчезнет вместе со своим братом «аэропланом». Но случилось иначе. В советские времена, когда впервые число автомобилей в нашей стране стало по-настоящему значительным, когда была основана отечественная автомобильная промышленность, язык резко переменил все. «Автомобиль» утратил имя «мотора»: разных, хорошо знакомых «моторов» и аппаратов с «моторами» стало теперь слишком много везде, начиная с самолета.

В письменном языке окончательно утвердилось название «автомобиль», а язык устный перешел на слово «машина». Это тоже случилось не без основания. Языковеды давно подметили, что из множества всевозможных механизмов люди всегда склонны называть просто «машиной» именно тот, который они встречают чаще других, который им ближе, важнее других, представляется им, так сказать, «машиной всех машин», «машиной» по преимуществу. Велосипедист говорит «машина» о велосипедах, тракторист – о тракторах, а весь народ в целом называет теперь «машиной» именно автомобиль.

Из всего этого вытекает одно: название автомобиля родилось совсем недавно. Оно еще не установилось окончательно: мы слышим то «автомобиль», то «машина», то «автомашина» и даже «таксомотор». Значит, слова эти совсем еще молоды. А вот слову, которое означает деталь автомашины, слову «фары», ему уже не сорок-пятьдесят, а все две тысячи лет, и оно живет и держится. Как получилась такая странность?

В III веке до нашей эры царь Египта Птолемей Филадельф приказал соорудить маяк у входа в шумную гавань города Александрии. Местом для новой башни избрали маленький островок у входа в порт. Островок этот по-гречески назывался «Фа́рос», – некоторые говорят, потому, что издали, с берега, он казался косым парусом идущей в море галеры. А слово «парус» по-гречески звучит именно так: «фа́рос». Впрочем, возможно, что имя это имело и другое происхождение.

Маячная башня вознеслась на 300 локтей в вышину (около 180 метров). Подходившие к городу моряки издали видели языки огня, развеваемые ветром на ее вершине. Слава о Фаросском маяке разнеслась по всей земле. Его стали упоминать в ряде «семи великих чудес света», рядом с пирамидами нильской долины и колоссальной статуей на острове Родос. И так как это был самый замечательный из всех тогдашних маяков, самый знаменитый и самый большой, то все чаще в наиболее далеких углах морского побережья в языках различных народов вместо слова «маяк» стало звучать слово «фарос»[97]. Сочетание звуков, у греков когда-то означавшее «ветрило», начало теперь на многих языках означать маячный огонь, световой сигнал. Из греческого слово стало международным.

Конечно, переходя из языка в язык, оно несколько меняло свою форму; мы уже знаем, как это бывает. Но все же везде его можно было узнать. Можно узнать его и сейчас.

Заглянем в иностранные словари. В португальском языке вы найдете слова «farol», «faros», «farus». Они значат именно «маяк» или «маячный огонь».

Слово «faro» (по-английски буква «а» выговаривается, как «эй») есть в Англии. Тут за ним тоже сохранилось его древнее значение – «маяк».

То же самое значило слово «faro» сперва и у испанцев. Но затем, чуть изменив его, превратив в «farol», им стали называть всякий уличный фонарь. А затем и каждый фонарь вообще начал именоваться «farola».

Позаимствовали от древних мореходов это слово и во Франции. Оно само в форме «fare» означало тут маяк; уменьшительно «farillon» значило рабочий фонарик, малый маячок-мигалка, бакен. Однако к нашим дням слово «фар» (phare, fare) осталось здесь только в одном значении: оно означает именно такого типа фонарь-прожектор, какие мы видим на наших машинах. Всякий другой фонарь именуется совсем не похожими словами, происшедшими от других корней: «лантэрн», «ревэрбэр» и т. п.