Альма - Сергей Ченнык

Все это ни в коей мере не умаляет доблести Владимирского полка. Находившийся вне зоны выстрелов, на южном склоне курганной высоты, всего в 200–300 метрах от бригады Кодрингтона, хозяйничавшей в укреплении, полк продемонстрировал образец выучки, но, увы, примененной при безнадежно устаревшей в этот день тактике…

Кстати, о времени ранения Ковалева. Розин утверждает, что командир полка был ранен во время первой атаки, то есть еще до появления Горчакова.{721} Квицинский говорит то же самое.{722}

Не ожидавший такого поворота противник ослабил огонь, что не оставил без внимания начальник 16-й пехотной дивизии:

«…неприятель понес не менее чувствительные потери; весь склон возвышенности от эполемента к реке был усеян трупами. Наступил перелом боя, который я почувствовал. Англичане переправили выше три колонны и угрожали обходом правого моего фланга. Слева французы, сломавшие левое крыло наше, спешили на помощь союзникам, успех которых разбился перед геройской стойкостью владимирцев.

Французская батарея снялась против левого фланга моего расположения и продольными выстрелами начала громить редкие ряды колонн владимирцев; шедшие сзади ее колонны спешили отрезать нам пути наступления».{723}

Успеху способствовала оплошность британцев, слишком рано торжествовавших победу: «После того как полки Кодрингтона вошли в земляное укрепление, они выстроились на парапете в шеренгу и растянули свои фланги».{724} То есть, даже не думая о возможной контратаке, а попросту не подозревая о смертельной опасности, скрывавшейся буквально в нескольких сотнях метров, английские солдаты, выстроившись в шеренгу на парапете, ждали подхода гвардии, стоя, словно у расстрельной стенки. Наказание долго не задержалось. Послышался мерный бой барабанов — и через минуты англичане увидели, как 4-й или 3-й батальоны выстраивают линию перед тылом батареи.

Многие историки утверждают, что Владимирский полк атаковал без стрельбы, однако сержант 19-го полка Чарльз Ашервуд в своих воспоминаниях говорит, что именно первый залп, который произвели русские пехотинцы, окончательно расстроил остатки боевого порядка британцев, подавил волю к сопротивлению — и никакие попытки офицеров восстановить его или хотя бы остановить отступавших солдат не имели успеха, тем более, что командир полка полковник Сандерс был ранен. Адъютант 1-го батальона поручик Наум Горбунов тоже говорит, что его батальон атаковал без выстрелов, но это можно объяснить тем, что его батальон находился во второй линии и залпы первой линии он мог просто не слышать на фоне общего грохота сражения.

О стрельбе пишет и генерал М. Богданович: «…храбрые Владимирцы, не дав неприятелю времени осмотреться в занятом им укреплении, пошли в штыки сначала без выстрела, но, подойдя близко к эполементу, приостановились, из передних взводов наших колонн было сделано несколько выстрелов, на которые неприятель, отойдя на обращенную в поле сторону вала, отвечал столь же беспорядочною пальбою. Но вслед затем владимирцы снова пошли в штыки так решительно, что англичане, не выждав удара, стали быстро отступать к реке и, устроившись наскоро, открыли штуцерный огонь и канонаду».{725}

Первый залп 1-го, 3-го и 4-го батальонов пришелся, в основном, по уэльским фузилерам. После этого прозвучали еще несколько. Владимирцы вели огонь, пока пороховой дым позволял видеть батарею. Затем после команды «На руку!», ощетинившись штыками, батальоны двинулись к батарее.

Скажу сразу — именно этот момент и есть торжество русского оружия на Альме. Всё, что было позже, уже торжество безумства, приведшее к напрасной гибели сотен пехотинцев, чьи жизни могли быть сохранены и рационально использованы при защите Севастополя в ситуации дефицита человеческого материала.

Каждый, кто хоть раз был на современном поле Альминского сражения, видел красивый мраморный саркофаг на могиле офицеров 23-го Королевского Уэльского фузилерного полка. Дальше мы еще расскажем о нем. Так вот, большинство из лежащих под ним погибли от первых залпов Владимирского пехотного полка.{726}

В считанные минуты батарея вновь была в руках русских. Вероятнее всего, она была уже пуста, так как казанские егеря частью ее оставили, частью были перебиты английскими солдатами и лежали вперемешку с артиллеристами батарейной №1 батареи. Англичане недолго колебались перед выбором алгоритма своих действий. Они предпочли лучший вариант из двух возможных: умереть или уйти — и кинулись бежать. Если верить Фредерику Стефенсону, то дистанция этого кросса равнялась 450 м — столько отделяло остатки полков Легкой дивизии от подходившей гвардии.{727}

Розин свидетельствует, что увидел на батарее два оставленных орудия. Явно англичане еще не успели их увезти и они находились там, где и были оставлены, «за эполементом».{728}

По его воспоминаниям, «…неоднократно требовались полком лошади или, по крайней мере, ерши для забивки; но посланные возвращались ни с чем».{729}

Довольно образно описал действия раненый солдат Владимирского пехотного полка, с которым после сражения удалось побеседовать Погосскому в Симферополе спустя несколько дней после сражения:

«На вопрос мой: что же это, господа, вы так профершпилились? последовало несколько минут молчания. И вот, пустив изрядно дыму, бакенбардист взглянул на меня, как бы проверяя тон вопроса моего, и отвечал спокойно: «Ничего мы не прошпилились, а дрались как Бог и Государь велел». «Я это и без вас знаю! А спрашиваю, отчего его взяло, а не наше?» «Отчего! Оттого, что надо же кому-нибудь одолеть, ну, стало быть, не наша линия».

После недолгих преамбул и приличного смалчивания солдат подался на просьбу мою, сплюнул и заговорил так: «Встали мы, сударь ты мой, на позиции спозаранку. Помолились Богу — и стоим. Как поставили, так, выходит, и стоим. А кто поставил, значит, мало смыслит, и вышло так: спереди дуют — это ничего, и сбоку дуют, это флота ихняя, ну нам, старикам, и это не Бог весть что, а молодежь-то шепчет: измена! Ну и неладно. А тут никто тебе и доброго слова не сказал, не то что: «Здорово, ребята! Поработайте, мол!» или прочее, а все меж собой больше по-немецкому. Видим — валит за застрельщиками сила. Ну таким манером начинается само дело: валит он, союзник-то: за тысячу шагов одному в ремень — щелк, другому — щелк, там ротного скосили, а ты — стой! То есть стой да глаза продавай: ружьишко-то с зазором, разверчено, а до штыка пока еще дойдет! Ну скомандовали «стреляй!». А ты стоишь и видишь — лешего дразнишь, а больше ничего, а что ни на есть хуже, другой дурак сзади стоит да вздыхает, третью пулю загнал, мошенник, в дуло и все пшикает! Год, значит, в швальне просидел и ружья не видал, не тем концом патрон всадил, ну теперь и молится — чего больше-то! Ну, одначе, ничего — стоим! И начал жарить он картечью — ничего, стоим! А сам, видим, через мост переправляется. Наши батареи жарят, стрелки помогают, ничего — идет! Тут, братец ты мой, подскакал князь Горчаков, махнул шпагой: «В штыки, говорит, ребята!». Мы — Ура! Да на него бегом, а он не будь дурак — за мост, развернется там и опять сыплет! Ну, говорят, назад! Стой! Опять стоим. Да так до двух раз: а англичанин-то, бестия, в штыки не принимает, а все назад да отпаливается. И все бы ничего, да вдруг там, говорят, левый фланок наш назад идет, сбит, говорят. Шабаш!.. Обошли, слышь ты, фланок! Пустое, сударь ты мой, после этого дело, коли глаз нет! Прости Господи — затоковались сердечные, а тебя, как тетерева, обходят! Тут и штыком ничего не поделаешь!…

А поворачивая, ребята, налево кругом — один балагур брякнет, а все и пошли! Вот тебе и сражение!., ну да Господь с ними: винить никого не след — первый блин, пожалуй, что и комом!».{730}

В словах ветерана есть все: и горечь от необученности солдат, и укор Меншикову, проигнорировавшему моральные аспекты, и не техническая отсталость оружия, а его приведение в неисправность для «пущей красивости строевых приемов»). Неподготовленность солдат весьма характерно озвучена этим неизвестным солдатом. Действительно, в суматохе и горячке боя, находясь в стрессовом состоянии, некоторые умудрялись загонять в ствол ружья по нескольку пуль, забывая произвести выстрел. Стреляли и неизвлеченными шомполами. После этих действий ружье превращалось в дубину со штыком. В некоторых случаях плохо обученные солдаты не успевали заряжать ружья и стреляли, только надев на шпенек капсюль.

Автор воспоминаний, очевидно, ошибаясь, назвал собеседника солдатом Минского полка, но целый ряд деталей позволяет отнести рассказ его именно к Владимирскому полку (в частности, мост, который минцы просто не могли видеть).

Отойдем в сторону от эмоций и попытаемся разобраться, насколько это возможно, с тем, что происходило на правом фланге русской позиции и что впоследствии одни называли едва ли не шедевром военного искусства и образцом храбрости и героизма русской пехоты, а другие — невероятной глупостью.