Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган

– Что… – едва слышно выдохнула я, холодея от жуткого осознания, – что ты попросил у жар-птицы?

Он откинул волосы с лица и наконец поднял глаза, слезящиеся, в красных прожилках, с потемневшими тяжелыми веками и с сеточкой морщин в уголках:

– Себя.

Я смогла подавить крик, колючкой застрявший в горле, но совладать с лицом – уже нет. Прижав ладони ко рту и жалко заломив брови, я беспомощно разглядывала постаревшее лицо шамана, покрытое глубокими морщинами, словно бороздами. И, как в насмешку над проступившим возрастом, его волосы оставались черными, всего с парой серебристых нитей седины.

Впрочем, внезапно подкравшейся старостью можно шокировать, но не напугать.

Мой шаман даже стариком остался бы статным мужчиной, если бы не пробившиеся сквозь кожу кристаллы камней, асимметричным рисунком уродовавшие лицо. Друзы крошечных колючих кристаллов вырастали над бровями, сростки длинных мутных игл прорвали кожу на скулах, и вокруг них неопрятным окоемом запеклась кровь. Его кости, его внутренности покрывались каменной коркой, стремительно разрастающейся, разрывающей плоть и причиняющей дикую боль.

Каково чувствовать себя слабым и бесполезным стариком?

Каково чувствовать, как сквозь тебя прорастают кристаллы кварца и раухтопаза, мориона и аметиста, сковывая движения, ослабляя и без того предавший тебя организм?

Господи, подумала я, но сказала совсем другое, вымещая панику и беспомощность в паре крепких выражений, которые слышала когда-то от собутыльников матери.

Господи, подумала я, успокоившись, что же мне делать? И можно ли что-то поделать? И…

Надо ли?

– Это и есть ты? – осторожно подбирая слова, спросила я севшим голосом. – Это и есть твоя судьба?

– Да.

Он едва шевелил губами, чтобы не разодрать кожу об острые кристаллы.

– Это я. Это то, от чего я отмахивался и отрекался, теперь берет свою плату. Это мои песочные часы: когда кристаллы в груди вырастут и пробьют сердце, выйдут наружу…

Он захлебнулся словами, замолчал и отвел глаза, чтобы не пугать меня безнадежным «тогда я умру». Я всхлипнула, переживая его ужас, как свой собственный.

– Но возраст?

– Это мой возраст. Мой настоящий. Жар-птица показала мне меня. Показала истощенное тело в паутине каких-то трубок. Я старик, сестрица. – Он резко замолчал, успокаиваясь, затем заговорил отрывисто и быстро, выплескивая на меня свой страх, отчаяние и неверие: – Я же помню себя, помню молодым, я думал, вся жизнь передо мной. Духи не прощают, они отомстили. Они просто отобрали у меня жизнь. Отобрали все: и семью, и знакомый мир, и будущее. Они же знали, знали, что все равно я приду к ним. Я же… шаман. – Последнее слово он выплюнул с ненавистью и обхватил себя руками, стараясь согреться, удержать себя, не потерять себя от всепоглощающего отчаяния.

А я осторожно обнимала его, опасаясь причинить боль, шептала что-то утешающее, чуть ли не качала, как ребенка, остро чувствуя его одиночество. Наконец шаман вздохнул:

– Духи правы. Они всегда правы. Я сам виноват: я променял призвание на символическую любовь отца. Я отшвырнул великий дар, как жалкую подачку. Я струсил, когда меня поставили перед испытанием. Есть вещи, которые не прощают, есть вещи, которые не исправить. И я их совершил.

Он замолчал, и тишина улеглась тяжелая и неподвижная, она опустилась на нас плотной подушкой, забилась в рот и нос свалявшейся ватой так, что дышать приходилось с трудом. Даже лес замолчал, замер, слушая исповедь шамана, принимая его покаяние, ожидая его искупления.

Когда напряжение стало ощутимым и завязло на зубах смолой, шаман встряхнулся и скинул мои руки.

– У меня мало времени, сестрица, – сказал он, глядя мне в глаза. – Я не знаю, в чем мое испытание, и умру, не успев этого узнать. И если я могу помочь тебе в поисках сестры, то давай сделаем так, чтобы мы успели это. Тогда хоть что-то согреет меня перед смертью.

Я коротко кивнула, с усилием проводя по глазам и стирая пелену сводящего с ума отчаяния. Пора сосредоточиться, вспомнить о Марье и разгадать эти чертовы загадки книги, которые она выдала за ответы.

– Ты вместе со мной слышал ответы книги, – с трудом переключилась я на деловой тон, голос хрипел и подрагивал, – есть предположения, что это может быть?

– Спит подо льдом в кристалле, – задумчиво принялся вспоминать шаман, веточкой чертя на земле треугольники и спирали. – Среди камней и небес.

– Мне приходит в голову только спящая красавица в хрустальном гробу. Но, боюсь, до ее пещеры придется долго карабкаться.

– Если это где-то высоко в горах, то, возможно, книга имела в виду гнездо Финиста.

Я поморщилась, как от зубной боли, услышав ненавистное имя.

– Ну и как же тогда найти его гнездо? Желательно, чтоб его самого там не было. Я, конечно, жажду выщипать ему все перья и свернуть тощую облезлую шею, но я почти абсолютно уверена, что скорее это он свернет шею мне.

– Перо, – напомнил шаман. – Она сказала сжечь перо.

В который раз прокляв свою дырявую голову, я полезла за пазуху. Ведь еще Яга наставляла: не потеряй перо, дура, оно приведет тебя к Марье. Но я посеяла перо в черных водах, в водовороте и тугих объятиях великой змеи. А после золотого царства оно снова оказалось у меня, кололось и щекотало кожу, навязчиво напоминая о себе. Вряд ли оно вернулось само – в такие чудеса и подарки судьбы я не верю. Скорее некая сила, жаждущая, чтобы я нашла путь к Марье, подбросила его обратно, пока я спала.

Но кто, кто мог это быть? Великая змея, загадочная и снисходительная? Василиса, которая послала нас на смерть? Яга, запершаяся на самой границе и не желающая ничего, кроме этой границы, видеть? Охотник, который всегда появлялся вовремя и знал гораздо больше, чем говорил?

– Нет, я все-таки дура, – безнадежно вздохнула я, закрывая глаза и откидываясь на ствол дерева. В шелесте листьев, в поскрипывании ветвей слышалось что-то насмешливое и злобное.

Жар-птица разожгла во мне свет, и теперь я сама себе фонарь, огонь путеводный, и мне не нужны ни проводники, ни подсказки. Навь покорно стелется под ноги, твари ее бегут прочь от испепеляющего света, а я только на золотые нити троп любуюсь, чтобы с пути не сбиться, тьфу! Я похожа на прозревшего слепца, который так и ходит с черной повязкой на глазах, из страха, косности и неверия не желая стянуть ее и увидеть мир.

Похолодевшими, негнущимися пальцами я полезла за пазуху. Надеюсь, я не потеряла перо на черной тропе. Надеюсь, его не испепелило пламя жар-птицы. Надеюсь, я права в своем озарении.

Ведь, кроме надежды, у меня ничего