Бетагемот - Питер Уоттс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В глазах Ахилла защипало. Все вокруг расплылось.
— Пожалуйста... я могу вам помочь. Я могу. Я могу вдвое увеличить норму циркулятора. Воду без ограничений. Я могу отправить на орбиту, черт возьми, если вы этого хотите, и вас, и вашу семью. Все что угодно. Только скажите.
— Хорошо: прекратите расходовать попусту мое время.
— Да вы знаете, кто я? — закричал Дежарден.
— Разумеется, знаю. И удивлен, что у правонарушителя — особенно такого выдающегося — так сильно смещены приоритеты. У вас же должен быть иммунитет к такого рода вещам.
— Ну, пожалуйста...
— Спокойной ночи, мистер Дежарден.
«Потеря соединения» — на одном из экранов загорелась очередная желтая иконка.
В углу рта Мандельброт пузырилась кровь. Внутреннее веко скользнуло по окровавленному глазному яблоку, но вновь вернулось в прежнее положение.
— Пожалуйста, — всхлипнул Дежарден. — Я не знаю, что...
«Нет, знаешь».
Он склонился над ней, протянул руку, осторожно надавил на вздувшуюся петлю кишечника. Тело Мандельброт дернулось, словно испустило дух. Она едва слышно мяукнула.
— Прости... Прости.
«Ты знаешь, что делать».
Он вспомнил, как Мандельброт вцепилась в лодыжку отца, когда старик навестил его в 48-м. Вспомнил, как Кен Лабин стоял в одних трусах и стирал брюки в ванной: «Твоя кошка меня описала», — сказал он тогда, и в его голосе слышалось невольное уважение. Он вспомнил, как лежал ночами, чувствовал, что мочевой пузырь скоро разорвется, но не смел подняться, боялся потревожить пушистый спящий комок, лежащий на груди.
«Ты знаешь».
Он вспомнил, как Элис пришла на работу с исцарапанными в кровь руками, пытаясь удержать тощего, шипящего котенка, который уже тогда ни от кого не терпел унижений.
— Эй, Кайфолом, хочешь иметь сторожевую кошку? Настоящий хаос во плоти. Поворачивающиеся уши, батарейки не требуются, к тебе в квартиру теперь никто не зайдет без увечий, гарантированно.
«Ты знаешь».
Мандельброт снова начали бить конвульсии.
Он знал.
У него под рукой не было ничего: ни инъекций, ни газа, ни огнестрела. Все пошло на ловушки, и понадобится куча времени, чтобы извлечь оттуда хоть что-нибудь. Комната была голой — только серо-костяные стены и побеги оптоволокна. От нейроиндукционного поля... будет больно...
«Черт побери, мне просто кирпич нужен, — подумал он, с трудом сглатывая комок в горле. — Обыкновенный камень, их же куча около домов валяется...»
Не было времени. Мандельброт уже не жила с тех самых пор, как отправилась наверх, от псарни. Она только страдала. И Дежарден мог лишь прекратить это и больше ничего.
Он занес ногу над ее головой.
— Ты и я, Сарделька, — прошептал он. — У нас был допуск выше, чем у любого человека на тысячу километров вокруг...
Мандельброт мурлыкнула. Когда она умерла, тело как будто что-то покинуло. Осталась лишь бесхребетная масса на полу.
Дежарден еще какое-то время стоял, держа ногу на весу, на всякий случай. Наконец он опустил ступню на бетонный пол. Мандельброт всегда все делала сама.
— Спасибо тебе, — прошептал Ахилл и заплакал.
Доктор Тревор Сойер проснулся во второй раз за последние два часа. Над его головой огромным кулаком нависала какая-то тень. Она негромко шипела, словно парящая змея.
Он попытался подняться. Не смог: руки и ноги болтались, как резиновые, и не слушались. Лицо покалывало, вялая челюсть отвисла пучком сваренных макарон. Даже язык казался распухшим и дряблым, вывалился изо рта и не двигался.
Сойер смотрел на овальный предмет над кроватью. Тот напоминал черное пасхальное яйцо где-то вполовину его роста, но шире. Его брюхо уродовали с трудом различимые отверстия и пузыри, отражавшие серебристые лучики слабого света, проникавшие из прихожей.
Шипение стихло. Доктор почувствовал, как по щеке червяком сползает тонкая струйка слюны. Он попытался проглотить ее, но не смог.
Он все еще дышал. Хоть что-то.
Пасхальное яйцо издало мягкий щелчок. Откуда-то пошло слабое, едва различимое ухом гудение — то ли поле воздушной подушки, то ли помехи в нервной системе, осечкой стреляющие в ухе.
Это не нейроиндукция. «Овод» даже от земли не оторвался бы, неся такие тяжелые кабели.
«Какой-то нервно-мышечный паралич, — догадался он. — Значит, газ».
Он попытался повернуть голову. Та десятикилограммовым валуном лежала на подушке и не слушалась. Он не мог двинуть глазами. Не мог даже моргнуть.
Сойер слышал, что Сандра тоже проснулась; она дышала часто, но неглубоко.
— Ты, как я вижу, снова заснул, — сказал «овод» знакомым голосом. — Даже глазом не моргнул, верно?
«Дежарден?..»
— Хотя это нормально, — продолжила машина. — Ты оказался прав. Позволь тебе помочь...
«Овод» наклонился носом вниз, пока буквально не уткнулся в щеку Сойера. Мягко боднул ее, словно кот, просящий еду у хозяина. Лежащая на подушке голова Сойера повернулась, и он уставился на детскую кроватку, стоявшую у стены и едва различимую в полутьме.
«О, господи, что...»
Невозможно. Ахилл Дежарден — правонарушитель, а правонарушители... они попросту ничего такого не делали. Не могли. Никто, конечно, официально не признавал этого, но Сойер многое знал и был в курсе. Существовали... ограничения на биохимическом уровне, чтобы правонарушители не злоупотребляли своей властью, не совершали того, что сейчас...
Робот перелетел через спальню. Замер примерно в метре над кроваткой. Тонкий полумесяц вращающейся линзы блеснул на его брюхе, фокусируясь.
— Кайла, верно? — прошептал робот. — Семь месяцев, три дня, четырнадцать часов. Доктор Сойер, у вас, наверное, очень особенные гены, если вы решили родить ребенка в таком ужасном мире. Бьюсь об заклад, это до крайности разозлило соседей. Как вы смогли обойти контроль над численностью населения?
«Пожалуйста, — подумал Сойер. — Не трогайте ее. Мне жаль. Я...»
— Держу пари, вы их обманули, — задумчиво продолжила машина. — Держу пари, эта жалкая личинка вообще не должна была появиться на свет. Но ладно. Как я уже сказал, вы были правы. Когда говорили о людях. Они действительно постоянно умирают.
«Пожалуйста. Господи, дай мне сил, верни мне способность двигаться, дай мне сил, чтобы хоть умолять...»
Яркий, как солнце, горящий хоботок лизнул темноту и поджег Кайлу.
«Овод» повернулся и посмотрел на Тревора Сойера черным циклопическим глазом, пока ребенок доктора кричал, обугливаясь.
— Ну вот, один помер прямо сейчас, — заметил робот.
— За Мандельброт, — прошептал Дежарден. — Вечная ей память.
Он освободил «овода», тот вновь принялся наматывать предписанные круги. Бот не сможет ответить ни на один из вопросов, которые неизбежно возникнут после сегодняшней ночи, даже если кто-то сумеет отследить его присутствие в жилой ячейке 1423 по адресу Кушинг-Скайуок, 150. Даже сейчас он помнил только обычное патрулирование на выделенном ему участке; ничего другого дрон и не вспомнит, а скоро из-за сбоя в навигации уйдет в самоубийственный штопор прямо в запретную зону вокруг генератора статического поля Садбери. От него не останется даже камер, не говоря уж о журнале событий.
Что касается самих тел, то даже самое поверхностное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохранения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадонны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести невероятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и неважно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его собственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.
В конце концов, такие хирургические операции случались время от времени. А если за ними стоял правонарушитель, то — по определению — это было для общего блага.
Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неотложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.
Конечно, он испытывал горе от потери друга, с которым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же — он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что-то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег самого доктора — когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах — хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.
