Избавление - Василий Соколов

Во двор въехали крытые машины, огромные, ревущие дизелями. Братьев Черви, стоявших кучно, начали теснить к дверцам. Женщины бросились к ним, в безумстве отчаяния прорвались через кордон чернорубашечников. Словно помешанная, кричала тощая, кажется исхудавшая за одну ночь, синьора Ирнес, жена Агостино. У нее на руках сидел вцепившийся в нее сынишка. Агостино прижал к себе жену и черноглазого бутуза и что-то говорил, говорил сквозь их рыдания.

- Смотри, чтобы он к моему возвращению начал ходить, - услышала чуть позже синьора Ирнес и еще больше залилась плачем.

Чуяло женское сердце: не вернется...

Мальчик потянулся было на руки к отцу, но чужой солдат отпихнул Агостино.

Прощался Антеноре. И без того согбенный тяжелым крестьянским трудом, он еще больше сгорбился, но держал себя достойно, будто ехал на какие-то полевые работы. Прижал своих ребятишек, и они уцепились за штаны, за руки, галдя:

- Куда ты, папа?

- Папа едет в тюрьму, - отвечал самый взрослый.

Джелиндо, уже в годах, поседевший, обнимал своих двух мальчиков. Он знал, что не увидит больше их, но говорил не то, что думал:

- Мы скоро... Скоро прибудем опять... Слушайтесь дедушку Черви. Если не согнет его беда, он выведет вас в люди... Мы вернемся...

Альдо - один из руководителей, герой Сопротивления - и перед лицом опасности оставался настоящим борцом-коммунистом. Он прощался со своими, внушая:

- Попомните, мы подпустим им красного петуха. Врагам зарево нашего дома не пройдет даром... - Его подтолкнули в бок, взяли за руки, и он крикнул: - Либерта!

С задворок двое верзил волоком тащили Бусыгина. Он сопротивлялся, сумел подняться на ноги, оттолкнул этих двоих, давая понять, что дойдет до машины и сам. Затравленно Бусыгин посмотрел на своих врагов - ого, много-то как их, целая свора! - и отвел взгляд, запрокинул голову к небу. Солнце еще не взошло. А зачем ему знать время? Не все ли равно. Оно кончилось и для братьев Черви, и для него, русского солдата. А кончилось ли? Всегда у человека есть надежда на что-то, даже если положение и безвыходное.

Бусыгина подвели к военному автобусу. Он сам вспрыгнул на подножку и, щурясь от света, мерцающего внутри машины, сказал, противясь унынию:

- Где тут мое место? - Ему никто не отозвался, так как русский язык не понимали.

Альдо шагнул ему навстречу, и оба они стояли рядом друг с другом, несмиренные и непокорные, в порванной одежде, в крови, черные от копоти. Их молчание и стойкое поведение было сигналом для других: держаться!

Уже сидя в машине, Бусыгин приплюснулся лицом к оконцу, по которому, как слезы, стекали дождевые капли, и разглядел в кювете опрокинутый и разбитый мотоцикл. Возле него лежал недвижимо человек. По каске, которую в шутку Степан называл тазом, он угадал Мирко.

Из подвала фашисты выкатили два бочонка с вином. Услыхав, как остальные немцы и чернорубашечники заликовали с возгласом: "Вива!" - Альдо невольно подумал: "Вино и убийства... Вот на чем держалась империя Муссолини!"

Офицер в высокой фуражке и кожаном плаще, тот, который, наверное, командовал операцией, поднялся в автобус, подошел к Альдо Черви и, приподняв его подбородок, сказал:

- Как чувствуешь себя, бадольянец? Капут!

Альдо смерил его презрительным взглядом и ответил:

- Я не бадольянец. Я коммунист, гарибальдиец! А вот вы!.. - Он не договорил, офицер перчаткой заткнул ему рот.

Из-под каменной арки вышел папаша Альчиде Черви. Оказывается, старик даже и в беде позаботился о домашнем хозяйстве, успел выпустить из хлева мычащих коров.

- Чего же они-то будут страдать? Коровы - божественны, - ворчал старик. Он подошел к жене, старой, убитой горем Дженовеффе, которую поддерживали под локти невестки. Увидев мужа, старуха запричитала:

- Ах, ах, пресвятая дева... И тебя тоже?!

- Не горюй, мать. Ну, не надо горевать! - уже настойчиво успокаивал старый Альчиде. - По крайней мере, ты будешь знать, что я с детьми... Я пойду вместе с ними...

Папаша Черви зашагал к громадной, пыхтящей черной вонючей соляркой военной машине. Медленно, не выдавая своего смятения, поднялся на приступку.

Одного за другим вталкивали в машину братьев.

Заметив на Бусыгине одежду, порванную и обожженную так, что виднелась голая спина, папаша Альчиде снял с себя табарро и, прикрыв этим плащом его кровоточащие плечи, присел на скамейку напротив, чтобы видеть всех сыновей.

Рыдали женщины на дороге, метались их тени в отблесках пламени. Рыдали все сбежавшиеся на пожар жители ближних домов, но ничего этого не слышали увозимые невесть куда братья Черви, их отец и Бусыгин.

__________

Спустя месяц, 28 декабря 1943 года, у стены на стрелковом полигоне в Реджо Эмилии фашисты расстреляли семерых братьев Черви.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Второй год в плену фельдмаршал Паулюс истязал себя сомнениями и все еще стоял на перепутье.

За глухим забором лагеря бушевали страсти: одни генералы - откровенно нацистского толка, упрямые в своем фанатизме - противились всему, что советовали и предлагали им собратья по несчастью, не хотели вступать в какие-либо организации или комитеты, чтобы оказать коллективное сопротивление Гитлеру, и требовали воздерживаться. Словно пребывая в безвоздушном пространстве, а не в плену, они не меняли своих прежних убеждений, которые в головах у них будто окостенели. Другие генералы и офицеры - их в лагере окрестили черепахами - были неподвижны, пассивны. Эти убивали время за игрою в карты, темой разговора было для них "доброе старое время", вспоминали они свои похождения в оккупированных странах и городах, предавались мечтаниям о былых прихотях и разгулах в казино, в публичных домах... Сейчас же, за стеною лагеря, они довольствовались тем, что много спали и слонялись без дела, коротая время в лености.

Третьи... Ох уж эти третьи - носятся, жужжат, как осы, досаждают и жалят - отбоя от них нет. Не однажды за день со стуком и без стука вламываются они в комнату Паулюса и задают один и тот же докучливый вопрос:

- Господин фельдмаршал, одумались?..

- Решайте, пока совсем не упущено время, - начал как-то с места в карьер генерал фон Ленски.

Паулюс медлил, только тень скользила по его лицу. Скупая, ничего не значащая тень.

- Завтра будет поздно, - подхватил другой, генерал фон Латтман.

Паулюс поднял на него вопрошающие глаза: "Что же будет завтра?" угадывалось в настороженном взгляде этих глаз.

- Завтра фельдмаршал сядет вместе с главными военными преступниками, - запальчиво вмешался генерал фон Зейдлиц, - вместе с Гитлером, Герингом, Геббельсом, Риббентропом, со всей сворой генералов, затеявших разбойную войну, на скамью подсудимых... И судить будут народы, страны, континенты... - кончил темпераментный генерал.