1937. Большая чистка. НКВД против ЧК - Александр Папчинский

Финакова этапировали в столицу, где начальник 14-го отделения 3-го отдела ГУГБ НКВД СССР капитан ГБ А.Ю. Даганский изучив весь собранный материал, вынес окончательное решение — прекратить следствие и представить «…вопрос о дальнейшем использовании [Финакова] на работе в органах» на усмотрение руководства ГУГБ НКВД. Вскоре бывший арестант всплыл на работе в 3-м (оперативно-чекистском) отделе Самарского ИТЛ НКВД[512].

Тогда же разворачивалось дело еще одного «северокавказца», бывшего заместителя Евдокимова — А.И. Кауля. После ареста 19 октября 1937 года ему предъявили обвинение в активном участии в антисоветской правотроцкистской организации. Тот отверг не только факт вербовки «…в правотроцкистскую организацию, но и малейшую попытку… хотя бы каким-либо намеком указать на существование такой в крае». Кауль признал лишь одно, он «…допускал и проявил идиотскую политическую близорукость»[513]. Не помогли и очные ставки с арестованными «троцкистами», арестант твердо стоял на своем.

Арест Кауля, входившего в ближний круг Евдокимова напугал многих «северокавказцев», осевших в Центре. 2 декабря 1937 года в адрес Булаха ушло распоряжение Фриновского: «Направить Кауля отдельным вагонзаком вместе со следственным делом в распоряжение 4-го отдела ГУГБ НКВД в Москву»[514]. После прибытия в столицу Кауля не освободили, а отправили «на сидение» во Внутреннюю тюрьму ГУГБ НКВД. Допросов и очных ставок больше не проводили. Вероятно, Фриновский и его сторонники искали способ, как вывести из-под удара своего бывшего коллегу.

Вновь на допросе Кауль оказался лишь 31 октября 1938 года, когда к власти в Наркомвнуделе пришел Берия. Теперь никто с бывшим соратником Евдокимова церемониться не собирался. Уже на первом допросе Кауль заявил: «Решил прекратить запирательство и дать чистосердечные показания о своем участии в преступной организации»[515].

С арестами Финакова, Кауля и других был связан приезд в УНКВД по Орджоникидзевскому краю верного соратника Ежова, начальника 4-го отдела ГУГБ НКВД М.И. Литвина. Своими впечатлениями от этой поездки он поделился не только с Ежовым и Фриновским, но и с Дагиным. Вот небольшая выдержка показаний Дагина: «Я застал Литвина… в кабинете Фриновского… Литвин, смеясь, встретил мое появление словами: «Вот еще один член организации», и тут же, перебивая друг друга, Фриновский и Литвин стали мне рассказывать, что Булах от арестованного бывшего секретаря крайкома Рябоконя получил показания об участии в антисоветской организации Горбача (начальник Новосибирского УНКВД) и Михельсона (нарком внутренних дел Крымской АССР), а от арестованного бывшего заведующего промышленным отделом крайкома Часовникова получил показания об участии в антисоветской организации Лаврушина (начальник Горьковского УНКВД) и Дементьева (начальник Архангельского УНКВД)… Помню, Литвин в этом же разговоре мне передал, что Часовников в своем заявлении назвал и меня, но от него этого заявления ни приняли: Булах не поверил Часовникову»[516]. Литвин прямо на месте проверил все материалы, а по прибытии приказал этапировать Часовникова и Рябоконя на передопрос в Москву. Оказавшись в столичных кабинетах, они немедленно отказались от показаний, заявив, что такие показания от них требовали следователи.

Несмотря на аресты отдельных «северокавказцев» и появление серьезного компромата, к концу 1937 года значительное число республиканских, краевых, автономных и областных органов НКВД уже возглавили чекисты с Северного Кавказа: П.С. Долгопятов (Адыгейская АО), Я.А. Дейч (Ростовская область), В.В. Хворостян (Армянская ССР), В.Ф. Дементьев (Архангельская область), И.Я. Лаврушин (Горьковская область), Г.Ф. Горбач (Новосибирская область), Н.И.Антонов-Грицюк (Кабардино-Балкарская АССР), И.П. Малкин (Краснодарский край), А.И.Михельсон (Крымская АССР), К.Н. Валухин (Омская область), П.Ф. Булах (Орджоникидзевский край), С.З. Миркин (Северо-Осетинская АССР), М.Г. РаевКаминский (Сталинградская область), Г.Г. Телешов (Тамбовская область), О.Я. Нодев (Туркменская ССР), Н.И. Иванов (Чечено-Ингушская АССР).

В январе 1938 года прошел пленум ЦК партии, на котором представители нового поколения сталинской номенклатуры, выдвинувшиеся на позиции руководства за последние месяцы чистки, подали сигнал Сталину о необходимости поставить террор НКВД в какие-то рамки здравого смысла.

Пленум обсудил вопрос «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б)…». Так, было заявлено, что среди партийных руководителей краев и областей имеются «отдельные карьеристы — коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии»[517].

В числе таких оказался и Ростовский обком партии. Выяснилось, что в Ростове-на-Дону имелись отдельные руководящие работники, выносящие заведомо неправильные взыскания, чем озлобляли коммунистов, одновременно совершая все возможное, чтобы сохранить в партии «свои контрреволюционные кадры». Этими «двурушниками» оказались близкие к Ефиму Георгиевичу люди — заведующие отделами обкома ВКП(б) А.Г. Шацкий и Л.И. Шестова. После этого последовали обвинения в «политической близорукости» Евдокимова. Как писала газета «Правда», он не пожелал увидеть под маской «партийных подхалимов», настоящих «контрреволюционеров», стремящихся расправиться со всеми, кто пытался критиковать руководство области[518].

Надо сказать, что именно весной 1938 года Ежов делал попытки вернуть Евдокимова на работу в НКВД. Под видом насыщения руководства НКВД опытными профессионалами он пытался ввести его во вновь создаваемую коллегию наркомата. Но претворить в жизнь этот план так и не удалось. Все уперлось в Сталина, тот идею восстановления коллегии в Наркомвнуделе, что называется, зарубил на корню.

И Фриновский, и сам Ежов проявили явное беспокойство о судьбе Евдокимова. Весной 1938 года Ежов откомандировал в Ростов-на-Дону для разбирательства «дела» Евдокимова своего многолетнего ближайшего сотрудника и приятеля комиссара госбезопасности 3-го ранга М.И. Литвина. Последний в то время уже работал начальником УНКВД Ленинградской области и формально не имел никакого отношения к тому, что происходило на другом конце страны. Миссия Литвина удалась: «пожар» был погашен — Евдокимов снят с занимаемой должности, но арестован не был и остался в рядах партии.

Зато пострадали Дейч и Булах. Первый, несмотря на свою прежнюю близость к патриарху «северокавказцев», к 1937 году охладел к своему бывшему патрону. Находясь в Ростове, он особенно не стеснялся в методах следственной работы и масштабах репрессий. Ведя допросы арестованных работников местного обкома партии, Дейч и его помощники получили данные о том, что и Евдокимов является членом антисоветского подполья. Эти материалы были направлены в Москву. Ознакомление с протоколами допросов вызвали у Ежова и Фриновского настоящий шок. По словам бывшего наркома внутренних дел Украинской ССР Успенского: «Ежов и Фриновский… так озлились за это на Дейча, что Фриновский заявил мне лично, что он Дейча расстреляет»[519].

В отношении Булаха, Ежов был вынужден признать, что тот «…хороший и наш парень», но «не по разуму переусердствовал в крае». Аресты в крае шли по непроверенным, зачастую случайным материалам, по ложным показаниям подследственных, вместе с «…действительными врагами арестовывались ни в чем не повинные честные советские люди, лучшие колхозники, честные партийцы»[520]. В изменившейся политической обстановке на подобные «шалости» стали смотреть как на сознательную дискредитацию органов НКВД. В апреле 1938 года Булаха арестовали, но расстреляли лишь в июле 1940 года, уже при другом наркоме — Л.П. Берия.

«Первым звонком» к грядущей отставке Ежова обычно называют дату 22 августа 1938 года, когда одним из его заместителей в НКВД СССР был назначен Л П. Берия. Говорили о слухах, гуляющих по коридорам Кремля и Лубянки, о том, что такой заместитель, в ранге члена ЦК ВКП(б) не мог долго оставаться подчиненным и выглядел, скорее всего, для Ежова скорее его ближайшим преемником, чем первым замом. Однако по-настоящему «знаковым явлением» стал более мелкий факт — назначение 8 апреля 1938 года наркома внутренних дел Ежова по совместительству и наркомом водного транспорта СССР. Новый пост «железного наркома» говорил о начале постепенного свертывания репрессивного курса и последующей отставки Ежова. Но как обычно, Сталин начал этот процесс издалека, медленно дозируя и тщательно скрывая его.