Академик Ландау; Как мы жили - Кора Ландау-Дробанцева

Несмотря на то, что машина была отключена, его постель еще стояла посреди палаты, а в изголовье все также с баллонами кислорода стояла дыхательная машина. Корнянский это объяснил так: "Все может случиться, машину держим наготове".

После месячного пребывания Дау в Институте нейрохирургии врачами не было замечено ни одного проблеска сознания. Они начали высказывать вслух свои опасения и сомнения. Не ошибся ли Пенфильд, констатируя проблески сознания у больного в присутствии международного консилиума? А Женька, игнорируя мое присутствие в палате, произнес: "Международный консилиум пошел на поводу у дуры-бабы. Я в течение двух месяцев наблюдал Дау. Я не заметил проблесков сознания, а она в один день заметила. Просто чушь. Ее нельзя было допускать на международный консилиум".

Как-то при мне в палату Дау вошли Егоров, Корнянский и невропатолог профессор Рапопорт. Дау в ужасе дернулся и застыл, как кролик перед удавом. На фоне своих громоздких спутников профессор Рапопорт выделялся своей хрупкостью и интеллектом, большие голубые глаза излучали теплоту.

"Нет, я с вами не согласен" — с этими словами Рапопорт подошел к Дау. Отвернул одеяло и резким движением хотел притронуться к искалеченным пальцам на левой руке. Испуганный, настороженный Даунька прижал больную руку к груди, а здоровой правой рукой пытался защитить свои больные пальцы. Реакция была резкой и мгновенной.

— Ну, вот видите, реакция абсолютно нормального человека. Нет и еще раз нет. Я уверен, все придет в свое время. У него только контузия мозга, но мышления травма не коснулась. Посмотрите, какой осмысленный у него взгляд. Пенфильд не ошибся. Контузия мозга требует времени и терпения.

Так эти две туши в образе врачей сомневаются в нормальном мышлении у Дау! Они ведь себя не видят. Их вид «красивисту» Дау представляется болезненным кошмаром. Я лично содрогнулась, увидев их впервые в больнице № 50. А к профессору Рапопорту я почувствовала глубокое уважение, поспешила проконсультироваться у него.

Все, что я наблюдала у Дау, он подтвердил, как и Пенфильд: "Терпение, и все придет в свое время. Вот если по истечении четырех месяцев Ландау не заговорит, тогда можно проявлять беспокойство. А пока все идет просто блестяще!".

Выздоровление продолжалось. Вся моя вселенная свелась теперь к этому узкому стальному ложу, так непривычно стоящему посередине палаты. Как только я входила к Дау, я впивалась глазами в его глаза. Они говорили: рассудок не помрачен. Нет, нет, взгляд, его ясность меня успокаивали. Это его взгляд: умный, он настигает, умоляет, просит, требует, приказывает. Это его упрямый, невыносящий никакого насилия взгляд!

А если посмотреть на окружающую обстановку его глазами? Он вынужденно, со своего довольно высокого ложа, с тощей больничной подушки смотрит в потолок. Потолок слабо освещен, узкое окно затемнено толстым стволом дерева, палата длинная, мрачно окрашена, солнце сюда не заглядывает. Потолок и дверь. Больше больной ничего не видит. Когда спокоен, смотрит в потолок, когда настораживается от шума, впивается взглядом в дверь.

Дверь его всегда беспокоит. Я начинала понимать: обстановка его пугала и настораживала. От малейшего шума он вздрагивал. А из других палат иногда доносился пронзительный, резкий крик, завывания тех несчастных больных, которые после глубоких мозговых операций переселялись в психиатрические лечебницы.

Нельзя допустить, чтобы дальнейшее выздоровление Дау проходило в этих условиях. Он так любил ярко жить, его искрящуюся многогранную натуру эта обстановка убьет! Это не палата, это камера! Но пока надо терпеть — вспомнила советы Пенфильда: терпение, терпение…

Увидеть мир глазами другого человека. Говорят, это возможно только в искусстве, только на сцене. А если в жизни возникают ситуации острейшей сложности, когда терзающая боль за бесконечно дорогого тебе человека заставляет смотреть на мир его глазами, глазами больного?

Время отсчитывало часы, дни, недели. Промелькнул еще месяц. Паралич отпустил полость рта. Рот стал открываться. Стали делать попытки давать по чайной ложке чистой воды. Питье заставило работать глотательный рефлекс. Прошла неделя. Наконец, вынут носовой зонд. Пища пошла через рот. Еще одно завоевание.

Теперь измельченную до консистенции жидкой сметаны при помощи кухонного комбайна пищу — очень трудоемкая работа — надо было заменить более полноценной едой для нормального питания через рот. Надо было готовить и возить питание в больницу три раза в день: завтрак, обед и ужин. Физически это было очень трудно. Я привезла в палату Дау свой холодильник, чтобы некоторые продукты держать в нем для медсестер.

Однажды, приехав с обедом, возле палаты Дау в коридоре я увидела очень молоденькую девушку, рыдавшую, приговаривая: "Я не могу больше оставаться в 50-й больнице. Возьмите меня на работу сюда. Меня за прогулы уже там уволили".

Ее очень участливо окружили физики и медики. Я прошла в палату Дау, в палате все тоже очень сочувственно высказывались об этой девушке. Все очень жалели эту Леночку.

— А что стряслось у этой девушки, почему она рыдает? спросила я. Медсестры мне объяснили:

— А вы разве ее не знаете?

— Я вижу ее впервые.

— Она работала секретарем у главврача 50-й больницы. Когда привезли туда разбитого Ландау, физикам она очень понравилась, они окружили ее большим вниманием. Там консилиумы заседали по 3–4 раза в день. Елена Константиновна Березовская привозила все для банкетов. Леночка помогала угощать и медиков, и физиков, а так как физики дежурили там круглосуточно, то Леночка перестала вообще ходить домой, потеряв счет времени. Как-то поздно вечером раздался тревожный звонок. По телефону сообщили, что у отца Леночки инфаркт. Внимательный физик срочно доставил Леночку домой и помог выйти из машины. Но дорогу преградил молодой взволнованный парень: "Леночка, это я звонил. Твой отец здоров. Я соврал. Леночка, я хотел тебя увидеть. Я не могу понять, что все это значит. Ты даже спишь теперь в больнице. Услышав мой голос в телефонной трубке, ты бросаешь ее. Я хочу знать, что все это значит?". На все эти взволнованные вопросы Леночка, окинув презрительным взглядом своего жениха, влепила ему звонкую пощечину. Физик усадил ее в свою «Волгу» и опять привез в больницу. После того как комитет физиков переехал в Институт нейрохирургии, она все время находится здесь. Сейчас за прогулы ее уволили с работы. Она в прошлом году окончила школу, но на экзаменах в мединститут провалилась. Поступила работать и готовилась опять к экзаменам в медицинский институт. А ваши физики вскружили ей голову, она и думать забыла об учебе. Жениха потеряла, а этот физик совсем не показывается: вот она и дежурит здесь день и ночь, все его поджидает.