Шрам - Марина Дяченко

В кольце плащеносцев снова мелькнуло красное – и карлик со своим музыкальным инструментом тоже оказался на возвышении. Тонкие губы его шевельнулись – или это показалось Эгерту? – и из раструба вместе с грузным дымом вылетело такое же грузное, неповоротливое слово:

– ГРЯ-ДЕТ…

Эгерт похолодел. «Грядут испытания»…

– ПРИГОТОВЬ… СЕБЯ… ПРИГОТОВЬ… СВОЙ ДОМ… ПРИГОТОВЬ… СВОЮ ЖИЗНЬ…

«Надо успеть, Эгерт»…

– ВРЕМЕНА… ТЕКЛИ И ТЕКЛИ. ВРЕМЕНА… УТЕКЛИ, ИБО И РЕКА НЕ ВЕЧНА… ВРЕМЕНА… ПРОШЛИ, ВОТ ОНО, БЛИЗКО… ОКОНЧАНИЕ ВРЕМЕН!

Площадь молчала, не понимая.

– ОКОНЧАНИЕ… ВРЕМЕН, – глухо вырывалось из раструба, перемежаясь со струями дыма. – ОКОНЧАНИЕ… ЛАШ ВИДИТ. КОНЕЦ… ВСЕМУ. ВОТ ОН… ВОТ. ПРОТЯНИ РУКУ – И ВОТ ОН… НЕДЕЛЯ, ДВЕ ЛИ, ТРИ, ИЛИ ДЕНЬ, ИЛИ ЧАС ОСТАЛИСЬ ДО ОКОНЧАНИЯ… ЛАШ ВИДИТ, ЛАШ ВИДИТ… КОНЕЦ МИРУ, КОНЕЦ ЖИЗНИ, ВЕЧНОЕ ОКОНЧАНИЕ ВРЕМЕН… ЛАШ ВИДИТ…

Карлик отнял трубу от искривленных губ, помедлил и смачно сплюнул.

– Все! – тонко выкрикнул вдруг магистр. – Песок в ваших часах истек… Конец!

Будто повинуясь неслышному приказу, серые фигуры медленно воздели руки – широкие рукава одновременно взметнулись, на собравшихся повеяло ветром, и многим показалось в ту минуту, что ветер этот холоден и пахнет склепом.

– Конец… – прошелестело из-под капюшонов. – Конец…

И снова повалил дым – на этот раз черный, как от вселенского пожарища. Дым скрыл от глаз фигуру магистра, и карлика в огненно-красном, и стену из неподвижных безлицых людей – зрелище это было величественно и вместе с тем настолько жутко, что в толпе неподалеку от Солля забилась в истерике женщина:

– Ой… Ой, людоньки, ой… Ой, как же это… Не хочу, не надо, ой…

Эгерт оглянулся – женщина была беременна и, причитая, прижимала ладони то к мокрым от слез щекам, то к огромному круглому животу.

Строй плащеносцев беззвучно и моментально втянулся в ворота Башни – так же беззвучно ворота закрылись, и только из-под железных створок струйками выползал дым. Черные струйки эти извивались, подобно потревоженным гадюкам.

Эгерту как никогда остро захотелось оказаться рядом с деканом; поймав вопросительный взгляд Тории, он бледно улыбнулся – улыбка задумывалась, как успокаивающая, но Тория только сильнее нахмурилась. Декан уронил руку ей на плечо:

– Пойдем…

Толпа расходилась; потерянные люди прятали глаза, где-то навзрыд плакал напуганный ребенок, да и у многих женщин предательски дрожали губы. Какой-то старик, по-видимому, глуховатый, хватал всех подряд за рукава, пытаясь дознаться, что все-таки говорили «эти, которые с накидками»; от старика отмахивались – кто хмуро, а кто и раздраженно. Откуда-то вдруг послышался натужный, неестественный смех:

– Вот придумали, а? Вот шуточки, а?

Смеющегося не поддержали – и хохот его как-то жалко захлебнулся.

У порога университета, прямо между змеей и обезьяной, толпились студенты; все взгляды тут же обратились к декану – но он прошел, ни говоря ни слова, через образовавшийся в этой толпе коридор, и немые вопросы юношей остались без ответа. Эгерт и Тория последовали за Луаяном.

В университетском дворике их встретил Лис. Восседая на плечах некоего крепыша и немыслимым образом раздувая щеки, Гаэтан старательно дул в жестяную воронку, время от времени уныло постанывая:

– Грядет… Гряде-ет… У-у-у…

…И был день, когда в кресло его учителя уселся другой человек.

Не раз и не два мальчик слышал от Орлана о Ларте Легиаре; встреча с ним, явившимся в домик у скалы, могла обойтись Луаяну ох как дорого, потому что, юный и самонадеянный, он едва не вступил с незваным гостем в поединок.

Самолюбие Луаяна получило в тот день ощутимый удар – он принужден был сдаться на милость сильнейшего, а Легиар, без сомнения, многократно превосходил в искусстве не только четырнадцатилетнего мальчишку, но и многих умудренных сединами магов. Не в характере Ларта было щадить противника – хотя бы и по молодости лет; однако мальчик сдался – и наградой ему был долгий, вначале тягостный, но потом увлекательный и памятный Луаяну разговор.

Под утро длинной ночи великий маг Ларт Легиар позвал мальчика с собой – это был шанс перемены судьбы, шанс обретения нового наставника; Луаян не упустил этого шанса – он просто отказался от него, отказался спокойно и сознательно. Он был не из тех, кто так просто меняет учителей – хотя стать учеником Легиара было бы для него неслыханной честью.

Много раз повзрослевший Луаян спрашивал себя: стоило ли? Та верность могиле Орлана – не слишком ли дорого она обошлась? В четырнадцать лет оставшийся в обществе мудрых, но равнодушных книг, он сделал себя магом – однако великим магом ему не стать никогда.

Эта горечь жила в нем долгие годы. Люди в глаза и за глаза звали его «господином магом» и «великим волшебником» – и никто не догадывался, что со времен своего отрочества немолодой уже Луаян до обидного мало преуспел в магическом искусстве.

Впрочем, он и не растратил ни капли из того, что было приобретено под стальным крылом Орлана. В магическом искусстве он оставался весьма крепок – хотя и далек от вершин. Он углубился в науку, он стал непревзойденным знатоком истории – однако в душе его всегда тлели две болезненные искорки. Первой была несчастная мать Тории; другая мучила его сознанием несостоявшегося величия.

…И никогда еще он так сильно не сожалел о недостигнутых вершинах. Закрыв за собой дверь кабинета, он некоторое время простоял под развернутым стальным крылом, пытаясь собраться с мыслями. Разум его успокаивающе твердил, что волноваться не о чем – носители серых плащей всегда любили рассчитанные на зрителей эффекты, и окончание времен – всего лишь новая уловка, призванная приковать к Башне ослабевшее было внимание обывателей. Так твердил его разум – однако предчувствие беды крепло, и декан знал по опыту, что этому предчувствию можно верить.

Он знал это чувство. Особенно остро оно проявилось в ту ночь, когда он отпустил навстречу верной гибели горячо любимую, ненавидимую, долго мучившую его женщину – отпустил, оскорбленный и уязвленный ее презрением.

…Крыло простиралось над его головой, повелевая отбросить запретные мысли. Постояв некоторое время перед высоким шкафом, запертым на замок и для верности – на заклинание, Луаян вздохнул и снял то и другое.

На черной атласной подушечке покоилась яшмовая шкатулка – маленькая, размером с табакерку. Декан подержал ее на ладони, потом тронул крышку – та поддалась без усилия.

На бархатном дне шкатулки лежал медальон – изящная вещица из чистого золота и на золотой же цепочке. Декан невольно задержал дыхание, положив на ладонь тускло поблескивающую пластинку со сложной фигурной прорезью. Чего, казалось бы, проще – взглянуть сквозь прорезь на солнечный луч, однако Луаян проникся трепетом при одной только мысли об этом. Он – хранитель, но не хозяин…