Вольта - Владимир Околотин

Второй тезис статьи не менее красив: можно сближать одинаковые металлы, важно не химическое, а хотя бы физическое отличие в шероховатости, теплоте, закалке, твердости, блеске, полировке. Вольта перепробовал самые разные сочетания: стоит поскоблить металл до блеска, и вот уж он электрически совсем другой!

Отсюда следовало открытие! Меж двух стаканов параллельными мостиками переброшены тельце лягушки и толстая железная проволока. В один стакан льем холодную воду, в другой кипяток — и лягушка трепещет, ибо в петле «вода — лягушка — вода — проволока» течет ток! Да ведь это первый в истории науки термоэлемент, только через треть века (1821) Зеебек откроет то же самое, заменив лягушку висмутом.

«Тепло уже имеет некоторое значение, — продолжал Вольта, — но гораздо действеннее закалка, превращающая тот же металл как бы в другое вещество, причем на железе эффект заметнее, чем на латуни, серебре и олове». Один конец калился докрасна, потом отпусканием закалка снималась, и холодный провод с разнозакаленными концами исправно рождал электричество. И снова исторический парадокс: за два века никто еще не построил по рецепту Вольты подобного, так сказать, «закалко-электроэлемента»!

В марте 94-го приятная новость — избран иностранным членом Туринской академии (вместо умершего Ди Борна). Вольта воодушевлен, всякое дело в руках кипит, он делится признанием его умения туринцами с Вассали, посылая вслед уже второе письмо. Этот текст в другом жанре, вместо неукротимой атаки нам предлагается изящное, по все же топтание на месте.

В августе 94-го он пишет в Геттинген Лихтенбергу: «…что касается меня, то у меня все хорошо, тружусь как обычно, хотя плоды не столь значительны. Сейчас занят животным электричеством, по открытию Гальвани, зарядом-разрядом нервов и других органов. Сторонники Гальвани стоят за то, что всем органам свойственно электричество и они даже тиснули две работки в Болонье, а Альдини с его импозантными опытами пытается обосновать ту же теорию».

Третье письмо к Вассали от 27 октября 1795 года исходит явно от человека утомленного. «После двух длинных писем, написанных вам уже более года назад, о знаменитый академик и коллега, и напечатанных в периодических изданиях нашего общего друга доктора Бруньятелли…» Как раз по Бэкону — запрещенное доказательство «от авторитета»!

Осенью 94-го Валли (да что он знает, этот лекарь по чуме и туберкулезу!) издал статью про лягушку и стеклянный скальпель. Никаких металлов, а вздрагивания те же! Читатели смеялись, Вольта бранился («Пустые идеи, незрелые и бесполезные предположения, обволакивать ясные вещи туманными мыслями, затемнять существо дела, уже забракованная система мнений, малочисленные последователи, какое уж тут сомнение может оставаться, слишком большой шум»), но пришлось чуть осадить.

Он расширил ряд металлов, внеся в него уголь, графит и колчеданы (медный, железный, свинцовый и мышьяковистый). Он задабривал оппонентов терминами «гальванизм» и «гальванианцы». Он признавал, что «кое-где и я сказал слишком много, слишком решительно, зашел слишком далеко». Он отговаривался нехваткой времени: «Я пишу из Комо во время вакационного досуга, который заканчивается». Он снова обличал: у Валли лягушка, мол, плохо обмыта, а животные выделения могут искажать факты. Он ссылался на свои добродетели: «Многие иностранцы и сограждане без колебаний подписались под моим мнением, увидев мои опыты». Наконец, он кивал на Томазелли из Вероны и Марума из Гарлема: еще в 1792 году лягушки у них вздрагивали при простом касании нерва!

Короче, самолюбие не пускало Вольту кончить битву вничью, невыигранный бой ему казался поражением. Гальвани подлил масла в огонь: в моденской публикации он не захотел назвать себя, тем самым отказавшись дискутировать с Вольтой, высказав свое недоверие и, если угодно, даже отвращение к любым, хотя бы письменным, контактам. Вольта нервничал, но все еще вел научный разговор, Гальвани без нужды обострил ситуацию до болезненности.

Публика прекрасно разобралась. В честности и компетентности Вольты никто не сомневался. Работящий, добросовестный, знающий, но страстность привела к нетерпимости. «Легковерные читатели», «какой-то торжествующий тон», «ослепление», — продолжал лепетать честный упрямец. Гальвани побежден, но и самоуверенность Вольты разлетелась вдребезги, больше никогда он не будет столь категоричным. Он доведет до конца свою победную «металлическую арию», и только. Факты гальванианцев при жизни Вольты так и не получат объяснения, наука электрофизиология сформируется много позже.

В слишком нервном противостоянии Гальвани — Вольта выиграл разве только Вассали, в 1799 году он выпустит и свет «Письма о гальванизме». Безделица, но все же. Огорченный какими-то непонятностями в убедительной ясной картине с лягушками, Вольта все же откровенно поделился своими сомнениями с Делфико, младшим коллегой: «То животное электричество порождалось металлами, а это, без металлов, вроде бы новое» (13 апреля 1796 года). Что ж, разум Вольты на обычной высоте, как раз такой и окажется «гальваническая правда».

Как бы то ни было, но металлы не подвели. Граф Вилзек посчитал возможным лично поздравить с публикацией в Лондоне и медалью Копли. В июне писал из Марбурга Мошетти: «Химик Пфафф претендует на сокращения без металлов, но в Вене считают, что Ваши опыты с углем и пиритом сделаны раньше».

Еще подарок себе — законы пара! Уж пять лет он работал с паром, (и еще будет экспериментировать до 1804 года), рассказывал на лекциях, спорил с коллегами, написал три письма, но все недосуг было напечатать. Он заметил, что даже лед испаряется. Подключив барометрическую трубочку к ванночке с нагреваемой водой, Вольта отыскал ценой множества опытов три правила. В науке выжил только третий вольтов закон (давление паров не зависит от того, пуст сосуд или заполнен другими газами), в 1802 году его подтвердил Дальтон, тоже самоучка и учитель. Так имя Вольты попало в славную когорту ученых, изучивших законы давления паров и газов.

Плюс-минус два года около 50 — пожалуй, самое насыщенное время в жизни Вольты. Семья, наука, еще и работа.

В июле 94-го года Вольта представил в политическую канцелярию магистрата серьезный труд с доводами об устройстве курса философии, о методах преподавания, содержании лекций и экспериментов. Программы занятий еще спутаны и нелогичны, писал профессор, неясно, когда давать начала математики, когда общую и когда специальную физику, когда давать время иезуитам на семинары и философию.

Студентам, изучающим теологию и право, на первом курсе надо б дать логику и метафизику (профессор Балдинотти), потом элементы математики (профессор Маскерони) и общей физики (падре Барлетти). На втором году обучения хорошо бы прочитать курс этики (Ламбертеньи), затем частной и экспериментальной физики (Вольта), географии и истории (Гюртола), истории естествознания (Спалланцани). Медикам на первом году надо то же, а на втором заменить географию и историю анатомией и физиологией. Правоведы, теологи и медики пусть сдают экзамены два раза, до и после пасхи. А собственно физикой надо считать оптику и метеорологию, туда входят учения о воздухе, газе, огне, испарении, электричестве, магнетизме и приборах типа баро-, термо-, гигро-, электро-, магнито-, эуди- и прочих «метров».