Акустические территории - Брэндон Лабелль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда как мультимедийные башенные машины Шёффера создали техноабстракцию на плоскости локального контекста – с кинетическим призрачным избытком звука и света, парящим над социальной реальностью, – львиная доля работы Descentro связана с «микрополитикой», окружающей новые режимы совместного использования. Таким образом, производство сети – это скорее развитие средств или раскрытие активного канала для социального действия. В таком производстве прорабатывается вопрос о пространстве – именно с этим вопросом мы встречаемся в различных прослеживаемых в этой книге историях, в основе которых кроется желание перестроить архитектуру как энергетический процесс. Как полагает Луис Фернандес-Гальяно, силы и энергии, постоянно циркулирующие в зданиях, такие как термодинамический износ, выветривание, превращения материалов, происходящие в строительстве, и, конечно же, звук и свет, создают глубокую связь между архитектурными формами и одушевленной жизнью[310]. Вопросы энергии также поднимаются в работах архитектора Кисё Курокавы и его теориях метаболистской архитектуры родом из 1960-х годов. Для Курокавы больший «метаболизм» в ядре здания «свободен от любого дуалистического разделения между внутренним и внешним», а значит, архитектура – это «пространство, свободное от разделения стенами»[311]. Пространство понимается скорее как темпоральное и стихийное изгибание, которое принимает и передает давление и в равной степени конституировано текстурами материалов и опосредованными потоками.
В работе Descentro, как и во многих других современных проектах, мы находим реализацию ряда моделей пространственного урбанизма и теорий энергетического пространства. В то время как инфраструктуры Фридмана и дрейфы СИ предлагают преобразовать архитектуру в русле «соучастия», группы вроде Descentro признают, что реализации потенциала соучастия также содействует медиальное, коммуникационное пространство, в котором другие могут вести свои собственные передачи, передавать свои собственные сигналы.
Сила передачи, видимая в наследии радиофонического производства, и воздушные фигуры, циркулирующие как психодинамические воплощения, находят свое место в современном ландшафте, где локальное напрямую участвует в глобальном. Таким образом, соединение означает не только передачу и прием, но и активацию целого поля возможностей – на первый взгляд нематериальные, излучение, эманация и орбитальное движение сигналов оказывают абсолютное воздействие на актуализацию конкретной реальности. Можно сказать, что бесплотная самость, которая заявила о себе по радио, наконец-то возвращается на землю, чтобы вновь поселиться в социальном, внося в него динамический вклад через участие в микронарративах взаимодействия. Таким образом, призрак в машине начинает строить воздушное общество здесь, на земле. Будь то Венкувер или Новый Вавилон, такие общества находят твердую почву в сегодняшней среде, наделяя производительной силой модальности передачи, которые с равным успехом перекодируются в социальную организацию. Впрочем, такие возвышающиеся видения (towering visions), как напоминает Рикардо Руис из Descentro, имеют в своей основе фундаментальное желание – «веря в сценарий микрополитики», достичь «большего счастья в мире»[312].
Эпилог
Квир-слушание, акустическая справедливость и акты композиционирования
На протяжении «Акустических территорий» я пытался размышлять о том, каким образом опыт звука и слушания влияет на то, как мы согласуем социальную и культурную жизнь и свое место в ней. Исходя из этого, я попробовал разработать ряд акустических перспектив, которые могли бы углубить понимание звуковой культуры как чрезвычайно динамичной арены, где часто вынуждены сталкиваться доминирующие и маргинальные сообщества. Этот подход привел к изучению специфических историй, культурных выражений и социальных сцен торжества и конфликта, территориализации и детерриториализации. При этом я определяю звук как сложную, многогранную и гибкую материю, поддерживающую определенные виды борьбы и движения, особенно те, что разыгрываются в конкретных городских географиях.
Вопросы о роли звука в социальных и культурных выражениях получили дальнейшее развитие и критическую проработку путем выделения шести конкретных акустических рамок или фигур – эха, тишины/шума, ритма, вибрации, обратной связи и передачи. Это позволило рассмотреть акустику как политический вопрос, в соответствии с которым модуляции конкретных сил, или интенсивности определенных ревербераций или вибраций, например, влияют на то, кто или что и как слышится. Концептуальная интерпретация этих фигур, следовательно, нацелена на позиционирование акустики как центрального элемента культурной политики слуха и принадлежности. Таким образом, акустика должна быть выделена в качестве рамки, позволяющей помыслить застроенную среду как территориальную арену, где озвучивание обеспечивает формы настройки и коллективной поддержки посредством связи или разрыва. Распространение звуковой волны, таким образом, трактуется как напряженная, энергетическая величина, вокруг которой удерживаются совместность и принадлежность, восторг и фрагментация. Благодаря такому критическому шагу наше понимание физики звука определяется не столько экспертным знанием волнового феномена или подробным описанием природы слуха; акустика изображается скорее как область повседневных практик и состязаний, где шумные вечеринки, автомобильные клубы, пиратские радиостанции и уличные музыканты выявляют конститутивный потенциал звука. Вибрация и ритм, например, передают чувственное знание, позволяющее бороться с доминирующими кодами или пространственным распорядком. Соответственно, акустика как набор практик особым образом вмешивается в конкретные условия, разрушая и перерабатывая данную социоматериальность посредством более энергичных, одушевленных и эфемерных сил и форм. Материальность и пространственные или демографические контуры застроенной среды расстраиваются и перестраиваются, сотрясаются и грохочут в ряде выражений и присвоений, которые приводят к переработке слышимого в русле проекта акустической справедливости.
Отталкиваясь от этой критической рамки, я хотел бы в заключение поразмышлять о том, как акустическая территориальность и связанные с ней этические силы, межующие застроенную среду, в то же время ставят перед нами вопрос ориентации – того, как мы находим свой путь, опираясь на чувственные знания звукового опыта, а также на коммуникационные, организационные и аффективные способности акустического распространения, тишину и шум, ритмы и вибрации, которые непрерывно формируют наши среды. Хотя это, по-видимому, дает преимущество тем, кто слышит, перед теми, кто лишен такой способности, я бы предложил расширить понимание слуха – как я пытался продемонстрировать на протяжении всей этой работы, – трактуя звук как тактильную, вибрационную и действенную силу, а также организационную материю, способствующую конфигурации социальных форм. Ритм, например, не сводится к слуху: скорее, он работает через приливы и отливы определенных форм и интенсивностей, расчет времени и конечные интервалы движений,
