Изображение военных действий 1812 года - Михаил Барклай-де-Толли

Я донес о сих всех мерах князю Кутузову, он объявил мне свою благодарность, все одобрил и уведомил меня, что приедет в мой лагерь для ожидания рассвета и возобновления сражения.

Вскоре потом также объявлен письменный приказ, одобривающий все мои распоряжения; я предписал рекогносцировку, дабы узнать, занимает ли еще неприятель высоту центра. На ней найдены только рассеянные команды, занимающиеся своим отступлением. Вследствие сего поручил я генералу Милорадовичу занять сию высоту на рассвете несколькими батальонами и одной батареей. Все утешались одержанной победой и с нетерпением ожидали следующего утра.

Но в полночь я получил предписание, по коему обеим армиям следовало отступать за Можайск. Я намеревался ехать к князю, дабы упросить его к перемене сего повеления, но меня уведомили, что генерал Дохтуров уже выступил. Итак, мне осталось только повиноваться с сердцем, стесненным горестью. Генерал Платов должен был составлять арьергард.

Я предложил ему перевести войска, находящиеся за Москва-рекою, на нашу сторону, дабы составить цепь передовых постов на сей стороне реки. Я оставил ему три полка егерей и 1-й гусарский. 27-го, в 9 часов утра, нигде не виден был неприятель поблизости поля сражения, после 9 часов показались рассеянные войска, вероятно, для исполнения рекогносцировки. Причина, побудившая к сему отступлению, еще поныне от меня сокрыта завесой тайны.

Сие отступление, почти под стенами Москвы, исполнилось в величайшем расстройстве. Единственное следствие нерадивости владеющих тогда начальством к совершению каких-либо приуготовлений и учреждений.

Войска без проводников часто останавливались на переходе нескольких часов при разрушенных мостах, при проходе дефилей и деревень. Часто те, коим следовало исправлять дорогу, заграждали оную войскам понтонами, повозками с инструментами и обозами ополчения, сцепившимися друг с другом.

Наконец, по исправлении беспорядка и прошествии трудных маршей, войска прибыли к месту ночлега, но скитались еще остальное время дня, не зная, где следовало им расположиться.

Наконец, принуждены они были расположиться при большой дороге и, будучи утомлены трудами, броситься в грязь для проведения ночи. Генерала Беннигсена, взявшего на себя управление Главного штаба, который в точности не существовал уже, невозможно было найти. До́лжно признаться, что в сем отступлении Бог один был нашим путеводителем.

На втором переходе сего знаменитого отступления почувствовал уже я лихорадочные припадки, на следующий день они сделались столь сильны, что я принужден был лечь в постель, не быв уже в состоянии ездить верхом. Сие было следствием не только сего похода и усилий при Бородинском деле, но еще более досады и обиды, коим подвергался я ежечасно.

По прибытии нашем к Москве, укрепился я, по возможности, всеми силами для исследования позиции, назначенной армии. Я удивился при виде оной. Многие дивизии были отдалены непроходимыми рытвинами. В одной из оных протекала река, совершенно пресекающая сообщение; правое крыло примыкало к лесу, продолжающемуся на несколько верст к неприятелю.

По превосходству его стрелков можно было полагать, что он без труда овладеет сим лесом, и тогда не было средств к поддержанию правого крыла. 1-я армия имела за собой ров, имеющий по крайней мере от 10 до 15 саженей глубины и с столь крутыми берегами, что едва одному человеку возможно было пройти. Резерв справа столь не удачно был поставлен, что каждое ядро могло постигнуть все четыре линии.

Резерв на левом фланге, будучи отдален от корпусов, получающих от него подкрепление, упомянутой рытвиной, должен был, в случае разбития сих войск, быть спокойным зрителем оного, не имея возможности доставить им помощь. Пехота сего резерва могла, по крайней мере, стрелять по нашим и по неприятелю. Конница уже не имела и того преимущества, но обязана была, если бы не решилась немедленно обратиться в бегство, спокойно ожидать своего уничтожения неприятельской артиллерией.

Вообще сия позиция простиралась почти на расстоянии 4 верст, на которых армия, ослабленная Бородинским сражением и пагубным смешением отступления, была растянута подобно паутине. Позади сей позиции находился обширный город. Москва и река сего имени, на оной построено было 8 плавающих мостов, как выше, так и ниже города.

При сем до́лжно заметить, что 4 моста выше города были поставлены при столь крутых берегах, что одна пехота могла сойти до оных; в случае разбития, вся армия была бы уничтожена до последнего человека, ибо отступление чрез столь обширный город пред преследующим неприятелем есть вещь несбыточная.

Я поспешил отправиться в Главную квартиру князя, находящуюся на краю правого фланга, и встретил на пути генерала Беннигсена. Я открыл все свои замечания сей позиции; я спросил у него: решено ли было погребсти всю армию на сем месте? Он казался удивленным и объявил мне, что вскоре сам будет на левом фланге. Вместо того, поехал в деревню, находящуюся при центре, где назначена была его квартира.

По объяснении положения армии князю, исполненном мной с помощью рисунка позиции, он ужаснулся. Полковник Толь, коего он спросил мнения, признал все мои замечания справедливыми, он говорил, что не избрал бы сей позиции, и присовокупил, что принужден был искренно объявить, что армия подвергалась в оной совершенной опасности.

Немедленно было решено собрать всех корпусных командиров; они прибыли в 4 часа, генерала Беннигсена ждали до 6 часов. По сообщении ему предмета нашего собрания, начал он речь, предлагая вопрос: предпочтительнее ли сражаться под стенами Москвы или оставить город неприятелю?

Князь сильно опорочил сей бесполезный и легко принятый вопрос: он заметил, что участь не только армии и города Москвы, но и всего государства зависела от предмета, предлагаемого суждению. Таковой вопрос, говорил он, без предварительного объяснения главных обстоятельств есть совершенно лишний.

Князь подробно описал потом собранию все неудобства позиций армии, он заметил, притом, что, доколе будет еще существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется еще надежда счастливо довершить войну; но по уничтожении армии, не только Москва, но и вся Россия была бы потеряна.

После сих соображений предложил князь вопрос: прилично ли было ожидать нападения неприятеля в сей неудобной позиции или оставить Москву неприятелю. Я, с своей стороны, как генерал-лейтенант граф Остерман, Раевский и Коновницын, изъявили свое мнение к отступлению. Граф Остерман и Раевский присовокупили еще, что Москва не составляла еще России, что наша цель не состояла в одном защищении Москвы, но всего Отечества. Я объявил, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии, в занятой нами позиции, без сомнения, следовало нам быть разбитым, и все, что не досталось бы в руки неприятелю на месте сражения, было бы уничтожено при отступлении чрез Москву.