Беспредел - Игорь Бунич

"Во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, — отмечает историк. — Никто не доверял своему ближнему".

Неописуемая нищета народа резко контрастировала с роскошью элиты. "Цены товаров возвысились неимоверно… в городах царило пьянство великое, блуд и лихвы, творились неправды и всякие злые дела". Процветало и культивировалось доносительство. Слугам прямо было указано доносить на своих господ. Одного из доносчиков (слугу князя Шестунова) публично славили на площади перед челобитным приказом, объявив, что царь жалует его поместьем и возводит в дети боярские.

"Это поощрение, — констатирует летописец, — произвело действие страшное: боярские люди стали умышлять всякий над своим боярином. Сговорившись между собой человек по пяти и по шести, один шел доводить, а других поставлял в свидетели. Тех же людей боярских, которые не хотели душ своих погубить и господ своих не хотели видеть в крови, пагубе и разорении, тех мучили пытками и огнем жгли, языки им резали и по тюрьмам сажали. А доносчиков царь Борис жаловал много поместьями и деньгами. И от таких доносов была в царстве большая Смута: доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети — на отцов, от такого ужаса мужья от жен таились, и в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали и со всеми домами разорили…" Люди происхождения знаменитого, потомки Рюрика, доносили друг на друга, мужчины доносили царю, женщины — царице (дочери Малюты Скуратова). Даже будущий герой Смутного времени князь Дмитрий Пожарский вместе со своей матерью писал тогда доносы на князя Бориса Лыкова в надежде завладеть его имуществом.

Хочется подчеркнуть, что царствование Бориса Годунова вошло в историю как наиболее умеренное, чтобы не сказать, либеральное.

Культ доносительства в стране, где все ненавидели друг друга, интригуя и маневрируя в надежде на возможность нанесения смертельного удара куда угодно: безразлично вверх или вниз, продолжал держать страну в политическом и нравственном параличе. Ни у кого не было какой-либо более менее прочной социальной основы. Царь ненавидел своих бояр, делая робкие попытки через их головы аппелировать непосредственно к народу. Народ, ненавидя бояр и царя как их высшего представителя, только ждал случая, чтобы уничтожить все институты государственной власти и само государство, вернувшись к полной свободе и хаосу.

Бояре, одинаково люто ненавидя царя и народ, притихши во время большого террора Ивана Грозного, начали входить во вкус постоянных заговоров с целью свергнуть царя и еще более прижать народ тяжеловесной дланью неограниченной власти и произвола. Борис Годунов начал понимать, что державой, на трон которой он столь легкомысленно взобрался, можно управлять только с помощью беспощадного террора. Через систему политического сыска, возглавляемого его родственником Семеном Годуновым, царь отдал приказ о массовых арестах видных боярских семей.

Первыми были схвачены Романовы, представляющие большую потенциальную опасность, затем Черкасские, Сицкие, Репнины, Шереметевы и многие другие. Самих бояр и их челядь подвергли жесточайшим пыткам по обвинению в чародействе и колдовстве. У них то ли были найдены, то ли подброшены травы, которыми они хотели якобы "испортить" царя. Одно из самых страшных обвинений того времени. Из всех братьев Романовых выжили только Филарет и Иван. Остальных ликвидировали разными способами. Но не дотянуться было Годунову до Грозного. Покойный царь уничтожил бы их всех вместе с женами и детьми, а Годунов ограничился ссылками большинства по дальним монастырям с насильственным пострижением, ибо в душе был либералом западного пошиба. То есть слабаком. Это прекрасно видели и дома, и за границей, откуда внимательно наблюдали за развитием событий в послеивановской России. Московское царство продолжали сотрясать катаклизмы.

В 1601-м году разразился катастрофический неурожай, следствием которого стал страшный голод. "Мерли люди, как никогда от морового поветрия не мерли, — пишет историк. — Видали людей, которые, валяясь по улицам, щипали траву, подобно скоту. У мертвых находили во рту вместе с навозом человеческий кал. Отцы и матери ели детей, дети — родителей, хозяева гостей, мясо человеческое продавалось на рынках за говяжье".

Цены на хлеб подскочили во много раз, и, когда в безвыходном положении правительство приказало открыть царские хранилища хлеба, чтобы спасти народ от поголовного истребления, государственные запасы хлеба разворовывались коррумпированными чиновниками и перепродавались на черный рынок. Но весть о раздаче "царева хлеба" распространилась по стране, и сотни тысяч умирающих с голода бросились в столицу, надеясь спастись там от неминуемой смерти. Добравшиеся до столицы не получили ничего и умирали прямо на улицах. Хоронить их было некому.

Началась эпидемия: холера и моровое поветрие. Преступность в стране и столице достигла небывалого размаха и ожесточения. Чтобы спастись от голодной смерти, люди сходились в шайки и отряды, добывая себе хлеб силой оружия. Многие слуги и холопы были изгнаны хозяевами, поскольку те не хотели их кормить. Эти люди "шли к границам в Северную Украину, которая и без того уже была наполнена людьми, ждавшими только случая, чтобы начать войну с обществом и государством".

Голод ускорил организацию оппозиционной армии, желавшей уничтожить государство. Одна из таких армий оперировала на дорогах под самой Москвой, фактически блокируя столицу, грабя и убивая на всех дорогах. Руководил этой разбойной армией некто Хлопко Косолап. Против Косолапа была брошена правительственная армия во главе с воеводой Иваном Басмановым.

Правительственная армия и армия разбойников сошлись в жестокой сече под самой Москвой. "Разбойники бились, — отмечает летописец, — не щадя голов своих”. Воевода Басманов был убит, но разбойники потерпели поражение. Израненного Косолапа взяли в плен и четвертовали в Москве. Захваченных разбойников десятками вешали вдоль дороги. Голод и эпидемии продолжались.

И как будто всего этого было мало — начались еще и стихийные бедствия. Ужасные бури вырывали с корнем деревья, опрокидывали колокольни. Женщины и домашние животные рожали уродов. По Москве бегали волки и лисицы.

Подобное положение вещей в государстве правительство всеми силами пыталось утаить от иностранцев. Когда в Москву прибыли иностранные послы, смертная казнь была обещана каждому, кто осмелится что-либо рассказать иностранцам о бедствиях Московского государства. И затем еще 400 лет правителя этой несчастной страны буду искренне полагать, что существует возможность утаить от мира страшные язвы, бедствия своего государства, грозя народу неисчислимыми карами за разглашение государственных тайн. Правительство жило, огородившись от народа непроницаемой стеной ненависти, которую очень хорошо символизировала стена Кремлевская. Народ платил правительству тем же. Связь между гражданами и властями осуществляли палачи.

Поэтому, когда в начале 1604-го года пришли в Москву первые слухи о появления в Польше живого и невредимого царевича Дмитрия, которого все считали погибшим в Угличе еще 8 лет назад, царя и правительство обуял ужас, заставив совершать одну глупость за другой. Немедленно была закрыта западная граница. Борис не придумал, разумеется, ничего нового, чтобы нейтрализовать эту угрозу, кроме как обрушить новую волну террора на голову собственного народа.

"Он, — отмечает летописец, — внутри государства умножил шпионов, которые всюду прислушивались: не говорил ли кто о Дмитрии, не ругает ли кто Бориса. Обвиненным резали языки, сажали их на кол, жгли на медленном огне, по одному подозрению высылали в Сибирь, где гноили в подземных тюрьмах. Борис становился недоступным. Просителей отгоняли пинками и толчками от царского крыльца, а начальственные люди, зная, что до царя на них не дойдут жалобы, безнаказанно совершали разные насильства…"

Служба "контрпропаганды" Годунова также сработала довольно грубо, отождествив "воскресшего" Дмитрия с монахом-расстригою Григорием Отрепьевым. Отрепьев, некогда работавший секретарем в патриаршем приказе, был известен половине Москвы и уж никак не мог себя выдать за сына Ивана Грозного. Тем не менее, этой предсмертной "утке" году ново кого режима суждено было пережить века и прочно укорениться в советской историографии.

Как и следовало ожидать, когда неизвестный, назвавшийся Дмитрием, с кучкой своих сторонников-авантюристов и искателей приключений вторгся в пределы Московского царства, царские войска стали без боя переходить на его сторону, открывая Дмитрию путь на Москву.

Мать царевича Дмитрия Мария Нагая, в пострижении Марфа, была срочно доставлена в Москву. Ее лично допрашивал сам Борне в присутствии своей жены. От инокини требовали, чтобы она рассказала, что произошло с ее сыном. Та отказывалась отвечать. Тогда дочь Малюты Скуратова стала жечь старицу свечой. "Мне говорили, — сказала тогда Марфа, — что сына моего тайно увезли без моего ведома, а те, что так говорили, уже умерли". Борис приказал бросить Марфу в темницу и содержать "с большой строгостью", то есть кормить раз в неделю. Бывшая царица, как-никак.