Германия в ХХ веке - Александр Ватлин

Если ХДС оставался вотчиной Аденауэра, то СДПГ после смерти Шумахера в 1952 г. переживала затяжной кризис руководства. Социал-демократы, уступив инициативу в сфере экономических решений, перенесли акцент на оппозицию в германском вопросе. После подписания Парижских соглашений председатель СДПГ Эрих Олленхауэр направил Аденауэру письмо, в котором изложил доводы своей партии против вступления ФРГ в НАТО. Позитивная программа социалдемократов включала в себя противодействие демилитаризации Западной Германии, отказ от признания ГДР де-юре и ведения с ней прямых переговоров, сохраняла ставку на соглашение четырех держав. «Германский план», принятый Правлением партии в мае 1959 г., и содержавший идею поэтапного объединения двух государств в конфедерацию, стал последним всплеском «национальной» оппозиции СДПГ.

В условиях размывания пролетарского электората традиционные преимущества социал-демократов – жесткая организационная структура и дисциплинированность «базиса», сплоченного идейной платформой, превращались в собственную противоположность. Прагматики, опиравшееся на шумахеровское понимание «этического социализма», неуклонно набирали вес в партийном руководстве. Их требование избавиться от марксистского балласта должно было открыть путь к социал-демократии избирателям, не искушенным в тонкостях политических учений. Годесбергская программа СДПГ, принятая в ноябре 1959 г., стала решающей победой обновленцев. Она отказывалась от марксистского детерминизма и требования социализации средств производства, перенося акцент на ценностную мотивацию социализма и готовность партии взять на себя бремя власти.

Через год после абсолютной победы ХДС/ХСС на парламентских выборах СДПГ добилась такого же результата на выборах в законодательное собрание Западного Берлина. Этот успех дал толчок стремительной карьере представителя нового поколения в СДПГ Вилли Брандта, ставшего в 1958 г. правящим бургомистром города, а еще через год – социалдемократическим кандидатом на пост федерального канцлера. Берлинский кризис заставил партийное руководство пересмотреть свою линию в германском вопросе. Герберт Венер, выступая в бундестаге 30 июня 1960 г., признал, что воссоединение для СДПГ возможно только при учете интеграции ФРГ в западное оборонительное сообщество. Символом перехода социал-демократии к конструктивной оппозиции стал запрет членам партии участвовать в пасхальных маршах протеста, развернувшихся после того, как бундестаг 25 марта 1958 г. проголосовал за принятие на вооружение средств доставки ядерного оружия, а также отказ от сотрудничества с «Социалистическим союзом немецких студентов», исповедовавшим идеи революционного марксизма.

Для критически настроенных современников лицо Западной Германии определялось торжеством сытого и ограниченного обывателя, вновь вернувшегося из руин к собственному садику, пиву и сосискам. Писатель Эрих Кестнер предложил назвать эту эпоху «моторизованным бидермайером». Он же заметил: «Теперь уже не нужно запрещать самобытные журналы – их просто не осталось». Творческой интеллигенции явно не хватало раскованности веймарской эпохи. Массы отвернулись и от писателя, и от политика, сосредоточенно стуча молотками на постройке собственного дома. Долгое время их обывательские настроения не вызывали интереса и у историков. 50-е годы рассматривались ими достаточно одномерно, с точки зрения Эрхарда и Аденауэра как единственных субъектов происходящего, сквозь призму экономического чуда и западной интеграции. Новую точку зрения предложил Г. – П.Шварц, считающий, что именно тогда западными немцами был совершен «беспримерный рывок модернизации» не только в материальной, но и в духовной сфере. Исследования последних лет подтверждают как наличие значительного авторитарного потенциала к началу истории ФРГ, так и принципиальную «смену вех» в ходе ее первого десятилетия.

Результаты опроса общественного мнения, проведенного в 1951 г., показали, что 42 % немцев продолжает считать лучшим периодом германской истории «третий рейх» (45 % – вильгельмовскую империю и только 7 % – Веймарскую республику). Амнезия исторической памяти защищала послевоенное поколение от шока правды о нацизме. Невероятная популярность мемуаров генералов о боевых подвигах вермахта соседствовала с замалчиванием истории антифашистского сопротивления. Признание нацистского режима преступным парадоксальным образом сочеталось с индивидуальной реабилитацией его действующих лиц, каждое из которых якобы всего лишь исполняло свой долг. Серия законов об освобождении от уголовного преследования военнослужащих, включая войска СС, скандальный прием Аденауэром генерала Эриха Манштейна накануне парламентских выборов 1953 г. вполне отвечали духу эпохи забвения.

«Антикоммунизм был определяющей идеологической эмблемой эры Аденауэра» (К. Зонтхаймер), деформируя историческое сознание ее граждан. Предвыборные плакаты ХДС/ХСС изображали оскаленного красноармейца в буденовке, распростершего свои лапы над Европой. Во время своего визита в Москву Аденауэр так изложил свое представление о недавнем прошлом двух стран: «Да, это правда: германские войска вторглись в Россию. Это правда: произошло много плохого. Но также является правдой и то, что русские армии – в ответ, я этого не отрицаю, – вторглись в Германию и в ходе войны на ее территории совершили отвратительные деяния». Миллионы вернувшихся из плена солдат и офицеров вермахта все громче говорили за кружкой пива – «мы тоже боролись с большевизмом». В отличие от коричневых пятен в собственной биографии об «ужасах зоны» можно было говорить бесконечно. ГДР была удобным «пугалом», черным фоном белоснежной картины западногерманского успеха на всех фронтах.

На противоположном полюсе симпатий и антипатий населения ФРГ в 50-е годы расположились Соединенные Штаты Америки. Тот факт, что идеалом среднего бундесбюргера перестали быть национальные ценности, уже сам по себе являлся революцией. Истоки американизации следует искать в ранней предыстории ФРГ, в поведении армии США и оккупационных властей. Немцев, запуганных геббельсовской пропагандой о неизбежной мести победителей, подкупало буквально все – снисходительно-поучительная корректность, открытость в общении, щедрость состоятельных людей. Через голливудские фильмы в Западную Германию пришли стереотипы нового качества жизни – шикарный автомобиль, собственный дом, досуг в дорогом ресторане, заграничные путешествия – первоначально казавшиеся сказочными сюжетами. Следующим каналом проникновения american way of life стали средства массовой информации, ориентировавшиеся на стандарты заокеанской журналистики. Радио, а со второй половины 50-х г. и телевидение ФРГ превращали политический процесс в увлекательное шоу, симулируя эффект присутствия, делая слушателя и зрителя соучастниками событий и скандалов. Наконец, с конца 50-х гг. начался прорыв на музыкальном фронте – Элвис Пресли и Билл Хэйли были идолами западногерманской молодежи в не меньшей степени, чем американской. Поколение отцов так и не смогло взять в толк, как можно восхищаться песнями на иностранном языке. Преклонение перед рок-н-роллом было предвестником новых стереотипов социального поведения, которые станут основой молодежной культуры протеста в следующее десятилетие.

Индустрия развлечений, подчинившая себе массовый досуг жителей Западной Германии, отодвинула на второй план, но не смогла вытеснить из общественного бытия элементов высокой культуры. Если для первых послевоенных лет был характерен «девятый вал» публикаций иностранной литературы, с которой немцы не могли познакомиться в условиях нацистской диктатуры, то позже набирает силу социальнокритическое направление на художественной сцене ФРГ. Традиции таких известных авторов, как Томас Манн и Бертольд Брехт продолжает молодое поколение литераторов, среди которых выделяются Генрих Белль и Гюнтер Грасс. «Отношения между духом и властью, писателем и политикой в Федеративной республике 50-х гг. нельзя назвать ни хорошими, ни раскованными. Причиной этого было жестокое разочарование многих эмигрантов, вернувшихся на родину, а также «брезгливая дистанция», которую держало подавляющее большинство писателей по отношению ко всему консервативному» (Х. Клессман).

Их произведения напоминали обществу о том, что оно хотело поскорее забыть, указывали на то, что оно упорно старалось не замечать. Шла ли речь о преступлениях нацизма и носителях авторитарной идеологии, надевших на себя маску блюстителей демократии, о предпринимателях, вновь почувствовавших себя хозяевами страны, о забытых инвалидах войны, о тех, кому не досталось плодов «экономического чуда» – каждый новый роман вызывал у читающей публики досадное чувство просыпающейся совести, а у властей – обвинения в том, что его автор льет воду на мельницу коммунизма. Именно в сфере художественного творчества укрывалась оппозиция сытости и довольству, «другая Германия», отнюдь не отождествлявшая себя с ГДР. Ее границы не замыкались кругом писателей, хотя голос последних звучал на общем фоне самодовольного молчания особенно отчетливо. Достаточно назвать философов Карла Ясперса и Юргена Хабермаса, публицистов Евгения Когона и Вальтера Диркса, историков Фрица Фишера и Вольфганга Абендрота, имена которых с полным правом войдут в число западногерманских «шестидесятников».