Колян. Дилогия (СИ) - Евгений Щепетнов

— Да вот Филя — ну этот вот тот, покойный- собирался, как вещей натаскаем, пойти в город, команду крутую собрать и всех подмять по себя. Ну типа такой бандой сделаться и данью всех обложить. Он об этом постоянно говорил, мол — власти нету, надо свою ставить. А нам всё равно, лишь бы пожрать, да там видно будет.

— А что ж вы так запустили себя‑то, а ещё солдаты! — сказал Колян. — Как чушканы все… Умыться, что, влом что ли?

Тут Колян немного кривил душой. Сам‑то он тоже и забыл про умывание, но надо же было сразу поставить всё на свои места — он старший, они подчинённые.

— Так, пацаны, команда такая: ты — как тебя звать? — он показал на парня с фингалом — Дмитрий… Ты, Дима, полезай на телегу. Там в углу, где бочки, стоят коробки — мыло, стиральный порошок, а рядом — тазики, корыта. Доставай. Вы, гоп–компания, быстро хворост тащите, костёр ладить… Да, Дима, прихвати‑ка там котёл и треногу, там большой казан новый на несколько вёдер был, я, как знал, прихватил. Продукты я сам достану, ты не найдёшь, там закопаны в ящиках.

Пацаны облегчённо вздохнули, забегали — появился вожак, существование стало осмысленным. И вроде, не злой «дед» — то, если, конечно, не смотреть на труп.

Глава 6, в которой Колян становится Николаем и обретает свой народ

Закон № 654

Каждый мужчина имеет право иметь столько жен, сколько хочет, с одним условием: он должен полностью обеспечивать все семьи и не допускать конфликтов на бытовой почве, которые могут привести к убийству или членовредительству.

Пацаны бегали шустро, хворост ломался, котёл водружался на треногу, крупа мылась в тазике, а тушёнка открывалась консервным ножом, а не разрубалась булатом в лихом кавалерийском наскоке. Колян усмехнулся при мысли об этом.

— Пацаны! — крикнул он. — Как пожуём — помывка и стирка. Не хватало завшиветь и коростой покрыться. Всем менять барахло на гражданское — там всем хватит на первое время. Поняли?

— Ага! — Нестройно, но радостно завопили они.

Тут Колян вдруг заметил ещё шевеление в коровнике. Он резко повернулся, взглянул и с удивлением протянул:

— Это ещё что за чучела, Диман?

— Николай, я забыл вам сказать — тут ещё две девчонки прибились. Городские, видать, в гости приезжали к родне, а тут ураган. Они в подполе были, за чем‑то полезли, пока вылезли — а дома‑то и нет. Их Филя тут пользовал, говорит — гарем это мой, — Дима потупился. Было видно что девчонки ему симпатичны, по крайней мере, одна из них. — Они только с ним жили, время от времени он их поколачивал. Все говорил — типа для острастки, бабы, мол, силу любят…

— Дааа… Я гляжу ваш Филя тут неплохо устроился, сучонок. Кстати, Дима. Вот что ещё — пацаны там дров уже натаскали. Пусть берут лопаты из телеги и оттащат жмура в поле, ямку выкопают и присыпят его. Мне так‑то плевать на него, но антисанитария кругом, полежит — вонять начнёт, нам только этого не хватало. Нанюхался я за эти дни.

— Да, трупов много было, мы их в речку поскидывали, Филя велел.

— Дебил ваш Филя был, как я погляжу! Только членом трясти умел, больше ничего! Воду потом откуда брать?! Суки глупые! — Колян зло сплюнул и пошёл к двум жалким фигуркам, торчащим у входа в коровник.

— Здорово, девчонки! Чего чумазые‑то такие?

— А вы кто, дяденька? — Брюнеточка с короткой мальчишеской стрижкой опасливо поглядела на него. — А Филипп где?

— Филипп? Здоровый, рыхлый такой, да? Труп ваш Филя. Грохнул я его. Переживаете за Филю?

Блондинка с длинными, сальными волосами презрительно сплюнула:

— Щас прям, ага. Переживаем. Задолбал сука своими приколами. То ему не так, это не эдак. А от самого воняет как от помойки, хоть бы член мыл, скотина.

Брюнетка вздрогнула и предупреждающе посмотрела на блондинку:

— Ну а что я такого сказала? — вызывающе продолжила блондинка. — Не так, что ли? Что стесняться‑то… Отстеснялись уже. Теперь будем по рукам ходить, как… — Блондинка всхлипнула и продолжила говорить навзрыд. — Вот новый хозяин теперь будет.

Она заплакала ещё горше и брюнетка, не выдержав, присоединилась к ней.

— Вы нас бить не будете, дядечка, а?

Колян даже немного опешил, тем более, что женские слёзы всегда приводят мужика если не в смущение, то в смятение чувств точно. Не любят мужики женских слёз — это всегда было страшнейшим оружием женского пола против мужчин. Впрочем, против нормальных мужчин. Филю к мужчинам можно было отнести только благодаря наличию грязного похотливого отростка, а Колян нормальным мужчиной в общем‑то никогда не был. Нормальный мужчина читает Блока, говорит о политике, ругает правительство и обсуждает последние новости города — кто стал мэром и почему он не голова. Колян же был просто зверем. Простым, незатейливым мужланом с рефлексами зверя, умом человека, со своими понятиями о порядочности и чести. Он просто выживал, как выживал в детстве, на грязных улицах Города, выживал на войне, где каждый шаг по зелёнке мог стоить жизни, выживал после войны, где было ещё труднее и когда нельзя было сразу понять, кто друг и кто враг. Вот и теперь, мировая катастрофа быстро сорвала с него налет цивилизации, респектабельности, всего того, что толстым слоем наложила на него спокойная, сытая и добротная жизнь.

В теле сорокалетнего, сильного, жилистого мужика снова жил Зверь Колян, который мог легко перегрызть глотку любому, кто бы встал у него на пути к цели. Какой цели? Об этом Колян ещё не задумывался, он просто решал технические проблемы по мере их поступления. Ему нужна команда, чтобы выжить. Он — безусловный лидер, жёсткий, требовательный, но справедливый. Карающий, но и дающий благо. Чем это отличалось от боевой армейской службы? Только тем, что за ним никто не стоял. Не было высшего начальства, этих подонков и предателей в погонах, которые могли катать миссию ОБСЕ на вертолёте в то время, как внизу погибали его напарники в неравной схватке с «духами», когда там нужен был вертолёт, когда люди умирали на руках, и он никак не мог облегчить их страдания. В общем‑то, он и ушёл с военной службы, потому что скотство в армии уже просто сидело у него в печенках. В тот момент, когда он понял, что ему хочется стрелять не в зелёнку, а назад, по шатрам командования.

Колян никогда не выглядел страшным, могучим, не отличался суперсилой. Но внутри у него был стальной стержень, который сгибался, но не ломался, и, в конце концов, распрямлялся с такой силой, что все, кто попадал под удар, рассыпались в прах. Ему, конечно, было жаль девчонок, но не более того. Они попали не в то место, не в то время, но остались живы — и этому должны были радоваться. Он мог бы им много рассказать об том, чего стоит жизнь и почему они должны ценить такой подарок судьбы, но не стал. И не поймут, да и время терять не хочется. Может, сами поймут когда‑нибудь. Он хмуро–спокойно посмотрел на хнычущих девчонок в грязной, засаленной одежде, на руки с цыпками и грязную «траурную» кайму у них под ногтями и с брезгливым неодобрением сказал: