Творения, том 2, книга 1 - Иоанн Златоуст

9. Размышляя обо всем этом, понуждай всех, не медля, к исполнению этой заповеди. И не говори мне, что (будешь делать это) понемногу; не откладывай до завтра: этому завтра – никогда нет конца. Сорок дней уже прошло; если еще пройдет и святая Пасха, то никому уже не прощу, и употреблю не увещание, но запрещение и отлучение, которым нельзя пренебрегать: ссылка на привычку – не сильное оправдание! Почему вор не ссылается на привычку и не освобождается от наказания? Почему также и убийца, и прелюбодей? Итак, наперед говорю и объявляю всем, что, если я, сошедшись с вами наедине, и сделав опыт (а непременно сделаю), найду, что некоторые не исправились в этом недостатке, – таких подвергну наказанию, прикажу не допускать к святым тайнам, не для того, чтобы они оставались без них, но – чтобы исправились и затем приступили, и с чистою совестью вкусили священной трапезы: потому что, это и значит быть причастником. Молитвами же предстоятелей и всех святых, исправив эти и все другие недостатки, да получим царство небесное, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь и поклонение, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

На возвращение епископа Флавиана и примирение царя с городом, и к виновным в низвержении статуй.

СЛОВАМИ, которыми всегда во время опасностей имел я обычай начинать беседу к вашей любви, – теми же словами и сегодня начну слово к вам, и скажу с вами: “Благословен Бог”, – сподобивший нас совершить сегодня этот священный праздник с великою радостью и весельем, и возвративший телу главу, овцам пастыря, ученикам учителя, воинам вождя, священникам святителя; благословен Бог, “Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем” (Еф. 3:20)! Нам казалось достаточным избавиться от тяготевших над нами бедствий, и мы об этом только и молились; а Бог человеколюбивый и всегда даянием несравненно превышающий прошения наши, возвратил нам, сверх всякого чаяния, и отца. Кто мог ожидать, что в столь немногие дни он и отправится, и побеседует с царем, и прекратит бедствия (Антиохии), и опять возвратится к нам, – так скоро, что успеет предварить и священную Пасху и праздновать ее с нами? Но вот, это неожиданное сбылось, и получили мы отца, и тем большее вкушаем удовольствие, что получили его теперь сверх ожидания. За все это будем благодарить человеколюбивого Бога, и удивляться Его силе и человеколюбию, премудрости и попечительности о (нашем) городе. Дьявол покусился совсем разрушить (наш город) дерзким поступком [1], а Бог чрез это несчастие прославил и город, и святителя, и царя, и всех показал в большем блеске. Город прославился тем, что, когда постигла его такая опасность, он, миновав всех облеченных властью, владеющих великим богатством, имеющих великую силу у царя, прибегнул к церкви и к святителю Божию, и с великою верою предался вышней надежде. Так, когда, по отшествии общего отца [2], многие смущали заключенных в темницу и говорили, что царь не смягчается в гневе, но еще более раздражается и замышляет совершенно разрушить город, и много распускали других слухов, – узники от этих слов нисколько не делались боязливее; но, когда мы говорили, что слухи эти ложны и суть козни дьявола, хотящего повергнуть уныние в умы ваши, – "не нуждаемся мы в словесном утешении", отвечали они нам, "знаем, к кому вначале мы прибегли, и какой надежде предали себя: к священному якорю прикрепили мы свое спасение, вверили его не человеку, но Богу всемогущему; поэтому и полагаем, что конец, наверно, будет хороший; невозможно, невозможно, чтобы эта надежда была когда обманута". Скольким венцам, скольким похвалам равнозначаще это для нашего города? Какое привлечет Божие благоволение и в прочих делах? Нет, не всякая душа может, во время напора опасностей, сохранять бодрость, взирать к Богу, и, презрев все человеческое, искать той помощи!

Так, вот как прославился город. Но и святитель прославился не меньше, чем город. Он предал душу свою за всех, и хотя были многие препятствия – зима, старость, праздник, а не менее того, сестра, бывшая при последнем издыхании, – он стал выше всех этих препятствий, и не сказал себе: "что это? Одна осталась у меня сестра, со мною влечет она иго Христово и жила вместе столько времени, и та теперь при последнем издыхании, а мы, оставив ее, уйдем отсюда, и не увидим, как будет она испускать дыхание и последние звуки? Она каждодневно молила нас и закрыть ей глаза, и сложить и сомкнуть уста, и позаботиться обо всем прочем, что нужно к погребению; а теперь, как сирая и беспомощная, ничего этого не получит от брата, от которого получить особенно желала, но, разлучаясь с жизнью, не увидит того, кто ей любезнее всех? Скольких же смертей это будет ей тяжелее? Если бы даже она была далеко (от меня), не надлежало ли бы (мне) бежать, и сделать, и перенесть все, чтобы доставить ей это удовольствие? А теперь, будучи близ нее, оставлю ее, и уйду отсюда? Как же перенесет она последующие дни?" – Ничего такого он, не только не сказал, но и не подумал: напротив, предпочтя страх Божий всякому родству, он хорошо знал, что, как кормчего выказывают бури и вождя опасности, так и иерея – искушение. "Все, говорил он, смотрят на нас, и иудеи и язычники; не обманем же их надежд на нас, и не пропустим с небрежением такое кораблекрушение, но, поручив Богу всю судьбу нашу, отдадим и самую жизнь". Посмотри же, вслед за великодушием иерея, и на Божие человеколюбие: всем, что презрел он, всем этим насладился, – для того, чтобы и получил награду за усердие, и в неожиданном наслаждении вкусил тем большее удовольствие. Решился он, для спасения города, провести праздник на чужой стороне, вдали от своих; а Бог возвратил его нам прежде Пасхи, так что этот всеобщий праздник провел он с нами, и в этом получил и награду за решимость, и вкусил тем большую радость. Не побоялся он (зимнего) времени года – и было тепло во все время его путешествия; не обратил внимания на старость – и прошел этот далекий путь, так легко, как бодрый юноша; не подумал о смерти сестры, не поддался слабости – и, возвратившись, нашел ее в живых. Так все, что презрел он, все получил.

2. Так-то святитель прославился пред Богом и пред людьми! А царя это дело украсило блистательнее диадемы. И, во-первых, тогда сделалось явным, что он иереям готов даровать такую милость, какой – никому другому; потом, – что и весьма скоро даровал эту милость, и перестал гневаться. Но, чтобы яснее узнать великодушие царя и мудрость святителя, а прежде и того и другой – человеколюбие Божие, позвольте мне пересказать вам немногое из бывшего там разговора.

А скажу то, что узнал от одного из стоявших в царском дворце: сам отец [3] не сказал нам ни мало, ни много, но, подражая великодушию Павла, всегда скрывает свои добродетели, и кто бы и где ни спрашивал его: "что сказал он царю, как убедил его, и как изгнал из него весь гнев?" отвечал такими словами: "мы нисколько не пособили делу; сам царь, как смягчил Бог его сердце, еще до наших слов оставил весь гнев и прекратил ярость, и, разговаривая о деле, вспоминал обо всем случившемся без всякого гнева, как будто другой кто-то оскорблен был". Но, что он скрыл по смирению, то Бог вывел наружу. Что же это такое? Расскажу вам; только поведу речь несколько с начала. Святитель, отправившись из (нашего) города, где он оставил всех в таком унынии, перенес гораздо большие скорби, нежели мы, бывшие в самом бедствии. Во-первых, встретившись на половине дороги с посланными от царя на следствие по делу, и узнав от них, для чего они посланы, и представляя в уме грозившие городу бедствия, – возмущения, смятения, бегство, страх, беспокойство, опасности, – проливал потоки слез, потому что разрывалось сердце его: отцы, обыкновенно, скорбят гораздо более, когда не могут быть вместе с своими злостраждущими детьми. То же случилось и с этим сердобольнейшим (отцом): плакал он не только о грозивших нам бедствиях, но и о том, что он – вдали от нас, терпящих оные. Впрочем, и это было для нашего спасения: когда узнал он от посланных о том (для чего они посланы), то пролил горячайшие потоки слез, прибегнул к Богу с усерднейшею молитвою, и проводил ночи без сна, умоляя, чтобы помог Он так страждущему городу и укротил сердце царево. Когда же достигнул великого града того [4] и вступил в царские палаты, то остановился вдали от царя, безгласен, проливая слезы, склоняя лицо вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все те (дерзости). Так поступил он для того, чтобы сперва положением, видом, слезами подвигнуть царя на милость, а потом начать и ходатайствовать за нас: для виновных остается одно оправдание – молчать и ничего не говорить о сделанном. Хотел святитель одно чувство исторгнуть, а другое возбудить (в царе): исторгнуть гнев, а возбудить скорбь, чтобы таким образом открыть путь словам защитительным; – что и случилось. И как Моисей, взошедши на гору, когда народ согрешил, стоял безгласен, пока не вызвал его Бог, сказав: “Оставь Меня, … и истреблю” народ сей (Исх. 32:10), – так сделал и святитель.