Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг - Пелам Вудхаус

— Ой!

— …предложение, — тонким голосом продолжила Пенни, — и я согласилась.

Глава 5

Но что же, спросите вы, с Джорджем Сирилом Бурбоном, которого мы оставили, когда, высунув иссохший язык, он видел в будущем угрюмую Сахару? Почему, взывают к нам миллионы гневных голосов, ничего не известно об этом трезвеннике и страдальце?

Сейчас объясним. Ответственному летописцу приходится оставлять на время в тени тех, кого он охотно поставил бы в центр повествования. Он должен представить панораму, где много персонажей, и не волен сосредоточиться ни на ком из них, как бы ни трогали его чьи-либо злоключения. Когда Эдвард Гиббон, дописав до половины свой труд, жаловался доктору Джонсону, что участи ответственного историка не пожелает и собаке, он имел в виду именно это.

В той причудливой смеси трагических происшествий, которая призвана очистить читательскую душу жалостью и страхом, пришлось отвести столько места Джерри, Пенни, Конни или лорду Эмсворту, что Джордж Сирил Бурбон совершенно исчез. Если бы не одна, и то короткая, сцена, он мог бы с таким же успехом быть частью задника.

Тем острее радость, с какою менестрель настраивает лютню, чтобы запеть о несчастливом свинаре.

Никто не страдает так, как жаждущий, который не может выпить. После беседы с сэром Грегори он страдал все больше и больше. Нельзя сказать, что он прошел всю гамму чувств, ибо чувство у него было одно — мрачное отчаяние. Хотя он ни в чем не походил на Китса, просто поражает, насколько согласна их мысль. Китc, облизывая губы, стремился к Иппокрене, Джордж Сирил — к пиву, лучше бы с капелькой джина. За этим эликсиром и приходил он в «Герб Эмсвортов», «Гуся и Гусыню» и прочие заведения, которыми так гордился Маркет-Бландинг.

Однако всюду его поджидала беда. Ему предлагали лимонад, оранжад, сарсапариллу, фруктовый сок и даже молоко, но не напиток, столь успешно смывающий былую боль, грядущий страх. Никто и ни за что не давал субстанций, которые заинтересовали бы Омара Хайяма.

Но свинари, как известно, не сдаются. Вам кажется, что вы обошли их, обхитрили, сломили, а их живой разум не спит и находит выход. Именно это случилось с Джорджем Сирилом. Он бы и сам не сказал, когда пришла мысль о достопочтенном Галахаде, но она пришла, словно свет засиял в ночи. Мрачное отчаяние сменилось пламенной надеждой. Вдали замерцал счастливый конец.

Хотя в Бландингском замке Бурбон и Трипвуд почти не встречались, свинарь знал многое о младшем сыне. Он знал, что Галахад — человек добрый и терпимый, а главное — с мало-мальски пристойных лет следящий за тем, чтобы ближний не страдал от жажды. Откажет ли он другому, пусть незнакомому, если у того почернел язык? Навряд ли; во всяком случае, думал Джордж Сирил, попробовать надо.

Что свинарь думает, то он и делает. Пообедав и оставив хозяина в кабинете с чашкой кофе, он сел на велосипед и выехал в благоуханный сумрак.

Приняли его плохо. Бидж, никогда его не любивший, был подчеркнуто сух, словно к нему явились воинства мидян.

В отличие от него Джордж Сирил сиял и лучился. В отличие почти от всех он не боялся дворецкого. Много раз в «Гербе Эмсвортов» он сравнивал его с чучелом в манишке.

— Эй, друг, — сказал он, хотя в это и трудно поверить, — где мистер Галахад?

На высокогорных склонах у Биджа образовался лед.

— Мистер Галахад в янтарной комнате, — сурово вымолвил он, — со своим семейством.

— Ну, а ты его вытащи, — сказал несломленный Джордж Сирил. — Поговорить надо.

Однако Бидж знал не все. Галли побывал в янтарной комнате, но ушел оттуда на террасу, где и сидел с Моди. Наблюдатель, попади он туда, заметил бы, что они неспокойны. Казалось бы, вспоминай старые добрые дни, а они молчали и думали.

Возможно, есть на свете кроткие, ангельские женщины, которые скажут о человеке, бросившем их прямо в церкви: «Ну что поделаешь, молодость!..» — но Моди была иной. Обида сжигала до сих пор ее пылкую и гордую душу. Годами копила она то, что надо бы сообщить вероломному Табби, и сейчас горевала, что он так близко, а встретиться с ним нельзя. Попросить, чтобы ее отвезли на машине в Матчингем-Холл, — неудобно; тащиться туда в такую жару — невозможно.

Как всегда, замок был битком набит страждущими душами, но и среди них душа Моди Стаббз занимала не последнее место. Можем мы объяснить и настроение Галли. Когда невеста Парслоу — в доме, кузина — у Императрицы, а свинарь, потирая руки, распевает: «Ио-хо-хо, и бутылка «Грации»!», — никто не сохранит веселья. Прибавьте трагедию Пенни Доналдсон и симпатичного Вейла, и вы поймете, почему Галахад был сам не свой.

Долго ли они молчали, мы сказать не беремся. Чары разрушил лорд Эмсворт, вышедший на террасу с таким видом, словно он кого-то ищет. Так оно и было — высмотрев Моди, он решил поговорить с ней без присмотра. Казалось бы, чего лучше? Спокойно восходила луна, благоухали ночные цветы, лорд Воспер, не только игравший в теннис, но и любивший при случае спеть, оглашал окрестности чувствительной песней, а лорд Эмсворт ощущал, что самое время потолковать с Моди.

С тех пор как брат на этой самой террасе представил его вдове покойного Стаббза, странные чувства шевелились в его сердце. Двадцать лет он только и делал, что избегал женщин. Конечно, совсем не избежишь, они вечно откуда-то берутся, но прыть он обрел и с большим успехом исчезал, как нырнувшая утка. Близкие давно смирились с тем, что девятый граф — не дамский угодник, а если дама захочет от него вежливости, пусть пеняет на себя.

Однако к Моди его просто тянуло. Ему нравилась ее внешность; нравилась и душа — так и просится слово «влечение». Поймав ее взгляд, он чувствовал, что она говорит: «Подойди ко мне», — и мысль эта, как ни странно, казалась ему на редкость удачной. И вот он вышел на террасу, чтобы немного потолковать.

Но разве дождешься совершенства? Терраса была, мало того — в лунном свете; была и Моди в нем же, но был и Галахад, увидев которого, граф проблеял: «О… а… э…»

— А, Кларенс! — сказал Галли. — Как дела?

— Славно, славно, — отвечал лорд Эмсворт, исчезая в замке, словно фамильный призрак, которому не понравилось отведенное ему место.

Прекрасная Моди очнулась.

— Это был лорд Эмсворт? — спросила она, ибо заметила какое-то слабое мерцание.

— Да, вылез, — ответил Галли. — И исчез, что-то бормоча. Ходит во сне, как ты думаешь?

— Он рассеянный, да?

— Можно сказать и так. Я тебе не рассказывал про Кларенса и Аркрайтов?

— Кажется, нет.

— Странно. Это случилось как раз тогда, и я всем рассказывал. У Аркрайтов выходила замуж дочь, Амелия, и Кларенс завязал на платке узелок, чтобы послать к свадьбе телеграмму.

— И забыл?

— О нет! Послал. «Поздравляю радостным событием».

— А что ж тут такого?

— То, что послал он ее Картрайтам, а мистер Картрайт только что умер от диабета. Прискорбно, да, но телеграмма их, наверное, подбодрила. А про салат рассказывал?

— Нет.

— Ну что же это такое! Лучшие истории. Итак, Кларенс был моложе, и мне удавалось вытащить его в Лондон. Конечно, он и тогда не становился душой общества, но один талант у него был — он делал замечательный салат. Я его рекламировал при всяком удобном случае. Придут ко мне, спросят: «Галли, верно ли я заметил, что твой этот брат туп, как кирпич?» — а я отвечаю: «В определенном смысле ты прав, Кларенс — не огненный шар, он не очень вписан в общество, но когда дойдет до салатов…» Слава его росла. На него показывали пальцем, поясняя: «Вот — Эмсворт, этот, с салатами». Наконец я взял его в наш клуб, словно импресарио дрессированной блохи. Там ему дали латук, овощи, масло, уксус, и он приступил к делу.

— Ничего не вышло?

— Что ты, еще как вышло! Успех был оглушительный. Дома он порезал палец и налепил пластырь. Я боялся, что это ему помешает, но нет, ничуть. Он резал, смешивал, смешивал, резал, подливал масла, подливал уксуса, и в свое время салат подали на стол в великолепной миске, а народ набросился на него, как голодный волк.

— Понравилось?

— Не то слово. Съели и вылизали. Не оставили ни листочка, ни кружочка лука. А когда все хлопали Кларенса по спине, хваля и прославляя, кто-то заметил, что он растерян. «В чем дело? — спросил я. — Что-нибудь не так?» «Нет-нет, — отвечал он, — все славно, славно, превосходно… только пластырь куда-то делся». Вот тебе весь Кларенс. Прекраснейший человек, но созерцательного типа. Я люблю его как брата — собственно, он брат и есть, однако… Помню, мой племянник Фредди сказал, что пошлешь его за яблоками, а он приведет слона. Очень верно. Спит на ходу. Впадает в транс. А сейчас он вообще не в форме, у него много забот. Завтра ему говорить речь, а это — цилиндр и воротничок. Свинья, всякие козни… Тень твоего Табби витает над ним, как лондонский туман. Видела ты эту змеевидную девицу?