История ересей - Генри Чарльз Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плоть — орудие диавола, а он подстерегает человека везде, везде разбрасывает свои невидимые сети. Прежде, «когда народы не знали истинного Бога», поле его действия было еще шире. Но и теперь могущество его все еще велико. Он пытается сбросить в обрыв св. Сильвестра, темной ночью посылает мышей, чтобы мешать молитве и покою св. Франциска, вселяется с тою же целью в его подушку и т. д. Блаженную Гумилиану он не оставляет в ее cellula, в башне родительского дома, куда она бежала от мира. Часто диавол бьет ее, стучит ее зубами, «часто так сжимает ей горло, что она боится задохнуться». Чтобы победить ее, он «принимает настоящий свой вид, т. е. змеиный, которого особенно страшатся женщины». Но когда и это не помогло, он привел к ней в комнату настоящего змея, обвивавшегося вокруг ног Гумилианы и приближавшего свою голову к ее устам. «Сильно он пугал ее, так, что она не могла спокойно молиться и спать. Ложась она всегда обворачивала ноги одеялом и обвязывала их кругом, чтобы не забрался змей к ее ногам и не коснулся бы как-нибудь ее нагого тела». Св. Беневенуте диавол является, когда она уже легла в постель, и убеждает ее не соблюдать девства. Она зовет служанку. Другой раз глубокою ночью он бегает по ее спальне в виде собаки, «фыркая носом и беспокоя святую». «Также явился он ей в виде змея. Когда легла она там, где обыкновенно спала, он потихоньку пробрался под одеяло. А она, почувствовав его и признав, терпеливо выждала, покуда весь он не вытянулся около нее. И был он так холоден, что она едва могла терпеть. Быстро сбросив одеяло, она схватила его за середину тела рукой и с такою силой бросила его на пол, что по звуку казалось, что он разбился». «Иногда Беневенута хватала его, подымала и бросала на землю с такою силой, что с головы ее спадал платок». Один раз она бросила его себе под ноги, села на него и добилась обещания не возвращаться. Он уполз «cum tanto garritu et clamore»{189}, что удивительно, как он не разбудил всего дома. Диавол стоял у смертного ложа Гумилианы. Его отгоняла она руками. — «Уходи скорее, несчастный, потому что Владычица моя со мной!».
Все святое борется с диаволом. Кто не сумеет избежать его оков, тот обречен на вечные муки, и сами праведники, как золото, обнаруживают свою истинную ценность лишь в горниле посылаемых им искушений. Неудивительно, что везде видели ковы диавола. Эсхатологические чаяния и вырастающие на их почве теории выражают это в драматической форме, связывают воедино периодически появляющиеся чувства, обостряют и усиливают их. Еретики — вестники антихриста. При Пасхалии И в Италии распространился слух о появлении антихриста. Фридрих II — антихрист. Умер он, и антихристом стали считать Эццелино или Альфонса Кастильского. Ожидаемый евреями миссия и есть сам антихрист и т. д. Для еретиков диавол господствует в римской церкви; она — блудница вавилонская. Аскетически-дуалистические настроение и мирочувствование являются самыми распространенными; и, чем сильнее религиозное чувство, тем с большей опаской смотрит человек на мир, отворачивается от его красоты или не видит его, как св. Бернард не видел женевского озера, по берегу которого шел целый день. Люди ищут в природе только уединенного прибежища, удобного для сосредоточенного самобичевания и спасения души; редко и робко сказывается наслаждение ее красотой. Лучше не жить. Тумилиана вполне последовательно не боялась болезни своих детей.
У Раймунда Пальмария родился третий сын — пять первых умерли в младенчестве. Раймунд принес своего сына в церковь св. Бригитты и «поднял его, как только мог высоко», пред изображением Распятого. «Молю Тебя, — обратился он ко Христу. — Как вознес Ты к Себе пять моих детей в нежном возрасте, сделав их сонаследниками вечного блаженства; так удостой принять и этого сынка моего, данного Тобою мне вопреки моим надеждам. Сделай, молю Тебя, Создатель мой, так, чтобы не был он разлучен с братьями своими».
Именно такое отрицательное отношение к миру и плоти, боязнь их и создавало адептов катаризма и позволяло пользоваться некоторым успехом этому антихристианскому учению. Катаризм лишь выражал в ясной формуле настроение эпохи, лишь последовательно и логически проводил в жизни и учении то, что жило и в арнольдистах, и в вальденсах, и во францисканстве, и, главное, в массах.
Только при очень внимательном вглядывании можно заметить идущие вразрез с крайним аскетизмом течения. Так иное настроение иногда заметно во францисканстве. Сам Франциск забывает свое аскетическое я, когда слагает проникнутый пантеистическими настроениями гимн Солнцу, когда любовно бережет тварей Господних и стремится объять любовью целый мир. Что-то близкое этому чувствуется в жизни блаженного Эгидия, даже в Сильвестре, любившем отдыхать и предаваться созерцанию на склоне горы у тихого водоема. Близкие этому настроения попадаются иногда в современных источниках. Но, в общем, мало и редко связывают природу с Творцом; самое большее, если привлекают ее как материал для аллегорических прикрас проповеди (хотя и здесь могут быть те же элементы). Господствующим течением остается аскетическое. И если аскетизм не достигает большего развития, чем мы видим, если он не захватывает всех в форме дуалистической теории и не проводится последовательно, уживаясь с противоположными мыслями и настроениями, причин тому следует искать в несовместимости крайних его выражений с бытом и вообще с социальною жизнью, в его социальной противоестественности, с одной стороны, с другой — в том, что он достиг вершины своего развития в ереси и этим самым ограничил аскетизм ортодоксальных групп.
Аскетизм не исчерпывал содержания религиозности эпохи. Рядом с ним,
