Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

— Ну погоди, заглянем ему в нутро, — говорит он, когда мы уже ползем за дом. Там, возле калиточки, что выходит на дорогу, мы этого малого и подождали.

— Эй ты, — закричал я пареньку, когда он уже готов был вскочить на велосипед.

Он остановился удивленный и посмотрел в ту сторону, откуда слышал голос. Видеть нас он не мог, потому что мы были за кустом бузины.

— Чего? — спросил он.

— Ну-ну, приятель, подойди-ка сюда, к калиточке.

Теперь он догадался, где мы. Подошел к калитке и толкнул ее. Калитка заскрипела, и мы схватили его велосипед.

— Здорово, — приветствовал его Фери. — Пойдем к нам, отдохнешь.

— И расскажешь, что к чему, — говорю я строгим голосом.

Паренек засмеялся: «Ну и любопытные вы!» — и поплелся за нами. Велосипед он прислонил к стене и спросил:

— Есть у вас что-нибудь на зубок?

— Только вот это. — Фери показал ему кулак.

— Не дури, — оборвал я Глоговчанина. — Принеси ему чего-нибудь перекусить. А сам тут по огороду не мотайся, немцы за нами наблюдают, мина тебе запросто голову оторвет. Садись здесь и рассказывай.

Парнишка с интересом посмотрел на меня. Видно, его удивляло, что я говорю с ним так строго, почти приказываю. Возле нас уже стояли и Штево, и Имре, и веснушчатый Вило.

— Что это ты так? — Паренек зыркнул на меня какими-то совсем девичьими голубыми глазами. Ростом невысок, щуплый. Широченные брюки ему явно велики. Кепка нахлобучена по самые уши. Был он скорее смешным, чем опасным. Схвати его парень поздоровей — вытряхнет запросто из этих штанов.

Я засмеялся:

— Это у меня привычка такая. Садись. Здесь мы как в укрытии.

Мы сели возле стены, где ветви сливы опускались к самой земле, закрывая от наблюдателя из долины. Фери тем временем принес большую кольраби, два огурца и грушу-масловку.

— Мясо еще не варилось, — съязвил Глоговчанин, видя, что паренек вытаращил глаза от такого угощения. Все остальные заржали как кони, а паренек, уже не задавая никаких вопросов, принялся за огурец. Должно быть, здорово проголодался, потому что глотал куски, почти не прожевывая, и даже хвостик не выплюнул.

— Вот жрет, собака, — засмеялся Вило, глядя на него.

— У меня со вчерашнего утра крошки во рту не было, — говорит паренек. Мордашка у него гладкая — должно быть, никогда не брился, выглядит неженкой.

«Молокосос», — думаю я. А все-таки тут что-то не так. Будь он неженка, никогда бы не осмелился идти по такой опасной дороге. Неспроста он оказался здесь. Нет, он не из тех, у кого от страха полные штаны.

— А откуда, скажи-ка, ты идешь? — спрашиваю я, не вытерпев, пока он наестся.

— Ну оттуда, вы же видели, — махнул он в сторону долины и начал ножичком чистить кольраби.

— Откуда ты — мы видели, да ведь там немцы. Как это они тебя не схватили, не стреляли?

— Да так вот, не схватили и не стреляли, — пожал плечами паренек, и глаза у него сверкнули из-под широкого козырька.

— Не валяй дурака, — сказал я строго, — я тебя серьезно спрашиваю.

— Ого, серьезно, а что так?! — В его голубых глазах блеснули озорные искорки.

— А потому серьезно, приятель, что на все это можно смотреть по-разному.

— Как это «по-разному», скажи яснее.

— А «по-разному» — это значит, что ты можешь быть их… ну, скажем… шпион или кто-нибудь вроде того.

— Ты, может быть, та еще свинья, — пояснил Фери. Паренек расхохотался, хлопнув себя по бедрам узкими ладонями.

— Шпион, говоришь, или вроде того… Ну, здорово!

— А что мы должны думать, если ты идешь с территории, которую немцы удерживают, — терпеливо объяснил ему Штефан.

— Вот потому именно я и иду оттуда. Не хочу оставаться на земле, которая у немцев под сапогом, — уже серьезно говорит паренек. В глазах у него нет прежнего озорства, щеки горят. Может, от злости, а может, от обиды.

— Ну, хорошо, а почему мы должны тебе верить? На лбу-то ведь у тебя не написано, — говорю я.

— Вот и мне тоже не верится, что тебя не задержали, что в тебя даже не стреляли, — покачал головой Штефан Кркань.

Паренек встал, потянулся и говорит:

— Ну, я вижу, нужно открыться, чтобы вы не думали, что я свинья.

И вдруг, не успел этот молокосос стянуть с головы кепку, как из-под нее посыпались светлые кудри. Длинные, почти до плеч волосы. И мальчишка на наших глазах превратился в девушку. Сейчас вот, глядя на эти кудри, не ошибешься — это лицо девушки. А мы-то, дурни, сразу не заметили! Мы стояли с разинутыми ртами и выпученными глазами, пораженные таким перевоплощением. Глядели на девушку, не в силах выдавить из себя ни слова. А в ее голубых глазах снова появились озорные искорки. Видно, ее весьма забавляло то, как она нас провела.

— Так ты не парень? — первым опомнился Глоговчанин.

— Как видишь. А ты, джентльмен, меня уже и свиньей обозвал, — смеется девчонка. — Но я рада, что вы меня приняла за парня, — продолжает она и прохаживается в этих своих широченных штанах.

— Ну теперь-то мы видим, что остались в дураках, — говорю я. — И что только может сделать с человеком одна кепка!

— Вот так-то. — Девушка садится на свое место. — Теперь, надеюсь, будете вести себя по-рыцарски.

— Теперь нам еще любопытнее, чем раньше, — говорит веснушчатый Вило.

— Если вам любопытно, то я все расскажу, чтобы вас не хватил удар от появления бабы.

Девушка начала рассказ, и мы ее не прерывали.

— Я из Жилина, а учусь в Братиславе. Сейчас, вы знаете, каникулы, я все время сидела дома, «у мамы под юбкой». А когда началось восстание, я сразу решила улизнуть к восставшим. Не хотела оставаться у фашистов! Но мама начала причитать, — ведь я у нее одна-единственная. Отец два года назад умер от какой-то непонятной болезни. Ну вот, мама меня никак не отпускала. Да я и сама мучилась. Вдруг, думаю, с ней от горя что случится!.. И чем больше я ломала голову, тем яснее мне становилось, что я должна попасть сюда, к вам. Хорошенько я все это обдумала, приготовила старые отцовские тряпки, починила его велосипед и вчера перед рассветом выскользнула из дому. Доехала до Стречна, там у подружки переночевала, а сегодня рано утром набралась духу и двинулась прямо через эту долину. Все время боялась, что меня остановят или просто пристрелят за здорово живешь. А сама все шла и шла, и вот я тут. Может быть, и немцы думали, как вы: что я свинья, потому и дали мне пройти. Видели, что я иду прямо по дороге, то на велосипеде