Пастырь Вселенной - Дмитрий Абеляшев

Лея разбудила Владимира, как только корабль их влетел в гравитационную зону планеты Анданор. Царственная планета встретила утомленных путешественников белоснежным, играющим в лучах звезды светом своей поверхности. Первой мыслью Володи, поэтапно приходящего в себя после недельного сна, было то, что эта планета может быть либо мертвой, либо императорской. До него уже дошло, что белый цвет обозначает именно то, что приходило в голову в первую очередь – снег. Если бы это были облака, то среди них не могли бы сиять россыпями столь драгоценных алмазов далекие искры то ли льдин, то ли еще каких-то непонятных образований чуждого ему мира. В этот раз Володя пробуждался куда как тяжелее, чем после предыдущих перелетов – вот что значит нарушение техники безопасности. Голова свинцово ныла, как после попойки, пульсируя болезненной жилкой слева; руки дрожали; во рту было сухо и гадко. Владимир бросил испытующий взгляд на свою спутницу. Лея тоже выглядела несвежей и помятой, как после выхода из недельного запоя. Вот только глаза казались еще больше и выразительнее на похудевшем от преждевременного перелета лице, и сейчас они светились восторгом истинной дочери этой студеной планеты, возвращавшейся домой.

– Правда, это сказка? – шепотом спросила она у Владимира.

“Правда, – подумалось Володе. – И я даже знаю, какая. Когда Снежная королева везла Кая в своих санях на Северный полюс, она, должно быть, имела такой же патриотический настрой в адрес Арктики, с каким Лея отзывается об Анданоре”. Однако Владимиру не захотелось озвучивать столь скептические размышления – ведь в его сказке Снежная королева была его женой, и женой любимой.

– Очень красиво, – согласился он.

И это было правдой – стридор снизился настолько, что планета уже занимала треть видимого мира, и теперь алмазные искорки внизу засияли всеми переливами ледяных радуг, пронзительным ледовым спектром. Владимир почувствовал, как холод забирается ему в самое сердце от этого зрелища, но оно действительно было прекрасным. Слово “вечность“ читалось здесь повсюду – ведь что может быть изначальное, чем искрящийся спектр на белом фоне. Вот только пригодность этой планеты для жизни вызывала у Володи очень большие сомнения. Если бы он был капитаном корабля, то никогда не посадил бы его на столь бесприютную землю.

– Лея, скажи, мне кажется или у экватора на твоей планете тоже лежит снег?

– Не всегда. Но сейчас – да, – ответила девушка с одержимостью, достойной пингвина, возвращающегося в естественную для него среду обитания.

Владимир невольно почувствовал себя одиноким и потерянным в белых пустынях Анданора, расстилавшихся внизу. Его так и подмывало спросить, действительно ли горючего не хватит для полета хоть на какую-нибудь другую планету. Тем временем стридор уже снизился настолько, что Володя мог разглядеть острые кристаллы льда безусловно поистине исполинских размеров, если их можно было разглядеть из поднебесья, грани которых переливались радугой в лучах светила с таким видом, словно хотели сказать: “Тут никогда не тает снег. Последнюю тысячу лет здесь не бывало выше ноля градусов”.

Владимир осторожно поинтересовался у своей спутницы:

– Лея, а тут у тебя хоть когда-нибудь бывает плюсовая температура?

– Конечно, – отозвалась анданорианка с решительностью агента по недвижимости, вознамерившегося во что бы то ни стало спихнуть клиенту жилье за Полярным кругом, – у нас тоже есть лето. И хотя оно короче, чем у вас на Земле – всего месяц, – но нам его вполне хватает.

Владимир чувствовал себя маленькой птичкой, загипнотизированной ледяным драконом, он молча взирал на чудесные переливы множества радуг, игравших друг с другом в ледяных отрогах анданорских скал, на сотни километров простиравшихся внизу, и чувствовал, что еще немного – и это зрелище навсегда похитит его сердце, заставит страстно полюбить его. Удивительным казалось то, что даже красный и зеленый тона присутствовали в этих ледяных радугах – но какими же мертвыми и безжизненными были они!

– Тут хоть что-нибудь живет? – спросил он.

– Тут живет лед, – отозвалась Лея. – Мы с тобой летим над полюсом холода моей родины, где льды не таяли никогда. У нас говорят, что это – сердце нашей планеты, средоточие ее духа.

Владимиру показалось, что, коснувшись взором Анданора, Лея сделалась незнакомой ему, отстраненной и чужой. Словно безмолвные и бессмертные ледяные дворцы, которые она показывала сейчас мужу, вызывали в ее собственной душе симптомы давней, таившейся там болезни. Володе почудилось, будто в зрачках Леи он видит сейчас отблеск ледяных радуг, и он непроизвольно схватил ее за руку, будто в страхе, как бы и рука не оказалась холодной и безжизненной, словно эти льды.

Но рука была теплой, горячей почти. Лея, с улыбкой посмотрев на Владимира, совсем как раньше, живым, нежным взглядом любящей женщины, сказала:

– Милый, да ты совсем замерз от моей экскурсии. Я просто решила, что коли уж я никак не могла показать тебе красоты космоса, так хоть покажу тебе, как прекрасна моя планета. Но я не учла, что для землянина это уже перебор.

Лея внезапно обняла Володю и, прижавшись лицом, одарила его влажным жарким поцелуем. Владимир успокоился немного, ощутив пульсирующее биение жизни в упругих губах и языке возлюбленной.

– Не бойся, сладкий мой, – сказала Лея, оторвавшись, наконец, от Володи. – Там, где живу я, намного теплее. А тут даже мы не живем – это просто музей, хотя и больше, чем музей. Жаль, что горючего мало, – с сожалением добавила она после паузы, – а то я показала бы тебе, что такое настоящее северное сияние. Для этого нужно-то всего лишь завернуть на ночную сторону Анданора – и ты бы увидел, как оно трескучей лентой извивается вокруг корабля. Такого даже в космосе не найти. Это будет покруче, чем твоя гроза.

Володя же, подумав, что это был бы уже точно перебор, сказал:

– Ничего, как-нибудь в другой раз. Мне действительно хватило ледяных скал.

– А у тебя в Москве часто бывает северное сияние? – спросила Лея, легкими касаниями заставившая привычный к ее рукам стридор изменить курс.

– Ни разу не видел. И не слышал даже, чтоб бывало, – признался Володя.

– Ну на Севере-то оно у вас бывает, я слышала, – отозвалась Лея, к удовольствию Владимира уводившая корабль от особенно пронзительных ледяных вершин к обыкновенным снежным равнинам.

– Бывает, – отозвался Володя, поймав себя на том, что, не желая более глядеть на мертвые пейзажи внизу, он отогревает свой взгляд на травянисто-зеленых и розовых оттенках рычажков, которые перемещала Лея на пульте управления, – вот только я его никогда не видел.

– Ну ты даешь, – изумилась Лея, – у тебя на планете бывает такая красота, а ты даже не сподобился ее видеть.

“Да я вообще-то много чего хорошего не видел, что на Земле бывает”, – подумал Володя, но промолчал. Конечно, будь в его распоряжении такой лайнер, он бы с удовольствием облетел Землю, ее моря, пустыни, горы и джунгли. Но вот Северный полюс в списке мест, которые Володя желал бы посетить, как-то не значился. Вообще Владимиру казалась немного патологичной, некрофильской какой-то эта страсть вполне теплокровной Леи к местам, явно не пригодным для жизни.

Корабль долго гудел двигателями над одинаковыми, монотонными, без каких-либо ориентиров, бесприютными снежными пустынями, которые, впрочем, все равно смотрелись куда как более нормальными, чем радужные кристаллы цельных скал.

– А вот тут уже полным-полно всякой живности, – сказала Лея. – Тут обитают и пушистые скримлики, и снежные паучки, и змейки, но все они такие белые, что их и в упор-то не разглядишь, не то что с такой высоты.

Наконец, внизу показались первые признаки человеческого жилья: сперва редкие, отдельно стоящие дома, потом группы домов, потом еще более плотные поселения. И вот уже стало понятным, что они летят над могучей державой, с дорогами, городами, техникой и многочисленным населением, возводившим, строившим и поддерживающим все это. Еще час полета – и Лея, заставив космолет описать полукруг в морозном воздухе, посадила его возле двухэтажного строения, возвышавшегося среди высоких сугробов. Алмазный купол стридора уехал в паз, и кабина наполнилась свежим морозным воздухом, в общем-то, не запредельно холодным. Кожаная куртка и свитер оказались для Владимира вполне сносной защитой от здешнего климата, и он, покинув кабину космолета, ступил на хрустящий снег родной для его жены планеты и огляделся.

Анданорское солнце и прежде-то смотрелось так, как земное светило перед закатом; когда же теперь действительно наступило его время зайти за заснеженный горизонт, то оно приобрело просто невообразимую на Земле густую, угольно-красную, багряную окраску – и снега вокруг приняли такой вид, словно это и не снега были, а волны раскаленного докрасна металла. Зрелище было столь неожиданным и фантастичным, что у Владимира дух захватило от его неземной красоты. Оно было почти немыслимым – куда ни бросал он восхищенный взор, повсюду была красная и совсем уж не снежная сейчас на вид равнина. Раскаленно-розовый сменялся кроваво-красным, и не было ни деревца, ни кустика, нарушивших бы своим скромным присутствием целостность изумительного мира обагрившихся нежданно-густыми и теплыми тонами снегов.