То ли быль, то ли небыль - Наталья Рапопорт

– Боже мой, я была уверена, что вас уже нет в живых! Вы были такая бледная, вы совершенно умирали. Какое счастье, что вы живы!

Как это ни пародоксально, но кровотечение не погубило Диночку, а спасло ей жизнь. За ту неделю, что Диночка пролежала в Бутырской больнице, в ее деле что-то кардинально изменилось. Диночку перестали вызывать на допросы.

А произошло вот что: за эту неделю Советский Союз вступил в союз с Гитлером, Молотов был назначен министром иностранных дел, и Жемчужину тогда решили не арестовывать (ее арестуют в сорок девятом). Поскольку Жемчужину решили не арестовывать, исчезла необходимость выколачивать из заключенных показания о том, что она шпионка. Это спасло Диночке жизнь. Ее били «всего» два раза, и не успели выколотить признание в шпионаже, так что в ее деле шпионажа не было. Был самый легкий, почти невесомый пункт – недонесение об антисоветской деятельности близких. Диночка не сомневается, что если бы она подписала шпионаж, ее бы расстреляли, как Лялю.

Когда кончалось Диночкино следствие, ее вызвал заместитель Берии Меркулов. Меркулов начал читать ей бумагу, что у них в доме велись антисоветские разговоры, что мать ее была в преступной связи как с правой, так и с левой оппозицией. Потому что среди тех, кого Александра Юлиановна лечила, были Каменев – левая оппозиция, и Станислав Коссиор – тоже левая оппозиция, а правой оппозицией были Леплевский, Цурюпа, Лешава. В тридцать девятом все они были уже репрессированы.

И тут Диночка совершила ошибку, которая могла стоить ей жизни. Она прервала Меркулова и сказала:

– Между прочим, это все неправильно. Я подписала это под давлением, потому что меня избивали.

И смотрит, как Меркулов будет реагировать. Он как будто бы взял трубку телефона. А Диночкин следователь, еврей по фамилии Визель, довольно красивый брюнет невысокого роста, похожий на Наполеона, – шипит:

– Если ты хочешь переделать протокол, ты мне такое подпишешь, что будет гораздо хуже!

Наступает молчание, проходит какое-то время, Меркулов кладет трубку и говорит:

– Можете уходить.

И Диночка поняла, что совершила страшную ошибку. Она вернулась в камеру в жутком состоянии. В это время с ней в камере сидела Аля Эфрон. Диночка ей рассказала, что отказалась от показаний. Аля сказала:

– Какое мужество.

Но Диночка всем существом чувствовала, что это было не мужество, а глупость. Она в отчаянии металась по камере:

– Что мне теперь делать?

С ними в камере сидела еще одна женщина, Ася Михайловна Сырцова. Ее муж Сырцов когда-то был председателем Совета Министров РСФСР, к этому моменту он был уже расстрелян. Сырцова знала Диночкину маму. Она посоветовала Диночке:

– Немедленно напишите следователю, что вы признаете ваш протокол правильным, а то будет гораздо хуже.

Диночка послушалась ее совета и попросила, чтобы ее вызвал следователь. Диночка сказала ему:

– Я сейчас признаю свои показания, но в суд я не хочу, я буду опять отказываться.

Следователь сказал:

– У вас будет Особое совещание.

В мае сорок первого года Диночку вызвали на Особое совещание и дали ей пункт двенадцатый – недонесение об антисоветской деятельности близких, пять лет тюрьмы. Диночка сначала была очень огорчена, что ей предстоит тюрьма, а не лагерь, но потом оказалось, что ей опять повезло: тюрьма в это время была значительно лучше лагеря. Сначала Диночка была в Бутырке, а четырнадцатого июня сорок первого года ее отправили в Орловскую тюрьму отбывать наказание.

Когда в сорок четвертом кончился Диночкин срок, была война. Ее освободили, но перевезли в лагерь в Кемерово, где она работала вольнонаемным врачом. Потом ее перевели в лагерь для военнопленных.

Вот там она наверняка бы погибла от голода и холода, если бы за ней не приехал верный Адольф. Ему удалось выхлопотать, чтобы Диночке дали отпуск, и она уехала с ним на месяц в Москву. Там она заболела воспалением легких, ее лечил Мирон Семенович Вовси[13] в Боткинской больнице. Оттуда Диночку направили на военную комиссию и дали три месяца инвалидности. В это время война уже кончилась, ее демобилизовали, и она оставалась в Москве вплоть до нового ареста в сорок девятом году.

В пятьдесят четвертом году Диночка была на суде над Абакумовым в Ленинграде. Суд над Абакумовым был направлен против Берии. И снова выплыло дело Жемчужиной. Диночка выступала на суде как свидетельница. Генеральный прокурор Руденко сказал, что Берия в тридцать девятом году арестовал двадцать пять человек, которые должны были оговорить Жемчужину. Из этих двадцати пяти осталась в живых одна Надежда Вениаминовна Канель, то есть Диночка, остальные погибли. Юлия Канель была расстреляна, муж ее был расстрелян, сестра и брат Жемчужиной были арестованы и умерли в тюрьме, какая-то приемная сестра Жемчужиной была расстреляна. В общем, двадцать четыре человека погибли.

В сорок девятом году по делу Жемчужиной арестовали новых двадцать пять человек, в том числе и Диночку. Из этих новых двадцати пяти человек остались в живых четверо: кроме Диночки, еще писательница Галина Серебрякова (ее арестовали потому, что у Жемчужиной нашли книгу с ее автографом), управделами Жемчужиной Мельник и муж племянницы Жемчужиной. На суде над Абакумовым все они выступали свидетелями.

В пятидесятых годах Диночка подала на реабилитацию, и их с Лялей реабилитировали…

ВСПОМИНАЙТЕ МЕНЯ, Я ВАМ ВСЕМ ПО СТРОКЕ ПОДАРЮ…

Записки о Юлии Даниэле

Да будет ведомо всем Кто я есть.

Рост сто семьдесят семь. Вес шестьдесят шесть.

Предисловие

Возможно, там была магнитная аномалия, потому что меня туда постоянно затягивало. Из зловонной мертвечины брежневского болота – сюда, в миниатюрную московскую кухню, где даже густо пропитанный никотином воздух кажется живительным кислородом. В этот особый замкнутый мир, в этот маленький космический корабль, летящий по своей причудливой орбите, бесконечно далекой от столбовой дороги кровожадной эпохи. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? – бросьте, какая разница! Здесь идет свое летоисчисление. Здесь живут Даниэли – прозаик и поэт Юлий Даниэль и его жена, художница и искусствовед Ирина Уварова.

Юлий Даниэль был человеком особенным. Он обладал уникальным даром делать счастливыми всех вокруг – близких, друзей, собак, котов и женщин, которые любили его когда-то или любили сейчас. И все, кто любил Юлия, любили друг друга. К вечеру на крохотной Даниэлевой кухне становилось накурено, душно и тесно – сюда не зарастала народная тропа. Вокруг Юлия существовало братство, вроде масонской ложи, и Юлий был его паролем.