Часть той силы - Сергей Герасимов

Он вышел в город, чтобы купить продуктов. Город жил своей обычной жизнью, вялой, как лежалый помидор; люди ползали по улицам как мухи, здоровались, радостно матерились, расспрашивали о здоровье каких то тусклых Дим и Петь. Впрочем, в тот день говорили еще о новых замечательных, по причине отдаленности, терактах, упавших самолетах и прочих потрясающих безобразиях, мелькающих вдали, как едва заметные тени акул мелькают в глубине, медленно, но верно приближаясь. В этот день с Ложкиным стали здороваться соседи и даже незнакомые ему люди.

Он шел по душной улице, заключенный в герметичный прозрачный шар своих мыслей, думая о скорой смерти, обещанной демоном, не замечая ничего, кроме жары, – и вдруг остановился оттого, что с ним поздоровались. Он ответил на приветствие и пошел дальше. Вскоре с ним поздоровались еще раз. А потом поздоровалась и продавщица в магазине, что наполнило его сердце странной и теплой гордостью. Гордостью не без верноподданнического оттенка, как у малыша, которого заметила учительница. Вначале он рассердился на себя за это, но затем понял, что это лишь следствие отравленного воздуха, которым он долго дышал.

Город признал его своим. И не просто своим; женщины во дворах показывали на его пальцем и делали жесты, означающие: "да, да, это на самом деле он".

Затем к Ложкину неожиданно подошел мальчик лет семи и попросил излечить его от хронического гайморита и синусита.

– Мама сказала, что вы можете вылечить от чего угодно, – конфузясь, сообщил мальчик.

Ложкин отвел ребенка поближе к кустам и достал футляр с жалом сморва.

Любые слова, которые я скажу сейчас, – подумал он, – отпечатаются в его мозгу навсегда и станут руководить его поступками. Слова, сказанные в момент укуса сморва, становятся жизненными убеждениями. Это на самом деле огромная власть. Но как использовать ее не во вред, а на пользу? Приказать ему не творить зла? Но человек часто путает добро и зло. Приказать ему не убивать и не воровать? Но слишком мала вероятность того, что передо мной будущий убийца или вор. Сказать: "не прелюбодействуй"? Но в наше время это просто смешно. Может быть, просто промолчать, упустить эту возможность? Дед бы поступил проще: попытался бы сделать из ребенка своего врага или приспешника. Все мы часть той силы, что стремясь ко благу, творит лишь зло, – снова подумалось ему. Я уже сотворил столько зла, что самым разумным было бы вообще ничего не делать. Просто ничего не делать? Брать косу и идти косить, вместо того, чтобы действовать, как поступал бородатый граф? В этом что-то есть. Но, если мы ничего не сделаем в своей жизни, то не лучше ли было бы, если бы вообще не рождались на свет?

– И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бей по голове, – сказал Ложкин, не придумав ничего лучшего. Глаза ребенка на мгновение помутнели, впитывая приказ. – И никогда не будь сволочью, – добавил он. – Просто не будь ею, вот и все. И последнее. Запомни меня. Запомни, что я был.

– Запомню, – сказал мальчик.

– Все, теперь у тебя больше не будет гайморита и синусита. Эта штука отлично лечит.

Дома он включил телевизор и до самого вечера смотрел детский канал, искренне радуясь знакомым мультфильмам. Отрава подземелья все еще бурлила в его мозгу, однако, ясность разума восстанавливалась. Одно за другим, одно за другим включались привычные для него внутренние рубильники сознания: возвращалась сосредоточенность, настойчивость, широта внимания, уверенность в себе; затем вернулся и расправился постоянный фон сексуальности, на котором, как на теплом желтом бархате, мягко возлегают любые мужские желания и мысли. Ложкин улыбнулся, приветствуя это возвращение.

57. Возвращение…

Возвращение деда застало его врасплох. Ложкин заснул прямо в кресле перед телевизором и спал сном младенца до самого утра. А на рассвете его разбудил грубый толчок.

– Че, мужик, такой грустный? – весело спросил дед. – Видел во сне свои похороны?

Ложкин протер глаза. Дед вернулся совсем другим человеком. Прежде всего, он стал значительно моложе: сейчас ему было на вид не больше пятидесяти или пятидесяти пяти. Стриженный налысо, плотный мускулистый мужчина с тяжелым взглядом серых глаз. От такого взгляда хочется сжаться в комок и забиться в самый дальний угол.

– С возвращением, – сказал Ложкин.

– Не рад, что ли?

– Рад, конечно.

– Все сделал, как я сказал? – спросил дед.

– Все в точности.

– Молодец. Далеко пойдешь, если будешь слушаться. Как я тебе нравлюсь? В молодости я был как раз таким. Или нет? Нет. Кажется, эта сволочь даже немного перестаралась: у меня было слегка жирка вот здесь. И вот здесь тоже. А теперь, смотри: ни грамма жира. Знаешь, мне нравится мое тело. Просто Аполлон какой-то. С чего бы ему так стараться?

– Он надеется вам угодить, – ответил Ложкин. – Надеется, что вы не расплавите его в печи. Он хочешь жить.

– Зря надеется, жить ему не придется. Но все равно хорошо. Выпьем за встречу, а потом с ним и разделаемся. С этим делом тянуть не нужно. Ты дал ему имя?

– Я называл его Творцом, – сказал Ложкин.

– Да хоть бутербродом, – ответил дед. – Или лучше прикончить его сразу, как ты думаешь?

– Может быть, мы не будем его убивать?

Дед перестал улыбаться и внимательно посмотрел на Ложкина.

– Слушай сюда, мой мальчик, – сказал он. – В этом доме твое мнение никого не интересует. Скажу тебе больше: гораздо лучше, если ты вообще не будешь иметь там себе никакого мнения. Моего мнения для тебя вполне достаточно. Так будет для печенки здоровее. Усек мысль? Отвечать не обязательно. Я спросил, что у тебя выпить?

– Ничего. Разная дрянь в холодильнике.

– Тогда сейчас выйдешь и купишь. Например пару бутылок… Черт!

– Что такое? – спросил Ложкин.

– Весы! Где весы?

– Там же где и всегда, в ванной.

Дед бросился в ванную. Через минуту оттуда донесся его рассерженный вопль. Он вышел с красным лицом.

– Сколько глины ты ему дал?

– Все в точности, – пролепетал Ложкин. – Восемьдесят три килограмма четыреста двадцать грамм. У меня записано.

– Этот козел сделал меня на восемьдесят один двести. Он сделал меня моложе и легче. Значит, он оставил себе больше двух килограмм глины!

– Ну и что? – спросил Ложкин.

– Ты под дурачка канаешь или просто решил меня позлить? Ты знаешь, что он может слепить из двух килограмм? Нет, это я идиот, я не предусмотрел такой возможности. Я знал, что он не может создать мое старое тело легче, чем оно было на самом деле, но я не думал, что он изменит мой возраст. Он сделал меня моложе, и это позволило ему сыграть на неопределенности веса. Как же я не подумал заранее?