Не остаться одному - Олег Верещагин

Двигаться мне было тяжело, нога немела и скользила в сапоге, левый глаз плохо видел, бок кроила и выворачивала боль в ребрах. Но и Фрэнк выглядел кисло, даже не шел в атаку, а переминался на месте. Кровь из уха у него не останавливалась, хотя ее размывал дождь.

Я коснулся кулаком в краге с зажатой в нем дагой рубленой раны в бедре и, вытянув кулак в сторону Фрэнка, сказал по-русски, не очень-то заботясь, чтобы меня понял враг:

– За эту кровь я тебя заставлю захлебнуться своей…

На этот раз мы дрались обеими руками. Точнее, Фрэнк дрался полутора – левая у него плохо двигалась в плече – но он все еще был сильнее и бил, словно кузнечным молотом, снова и снова высекая искры. Я и не пытался парировать удары дагой, зато, выбрав момент, достал его изнутри в левое бедро сквозь раскрывшийся разрез брони. В артерию не попал, но двигаться Фрэнк тоже стал затрудненно. Ответный удар (я не мог отпрыгнуть быстро) пришелся по бригантине, Фрэнк не удержал проклятья. Глаза у него побелели, он вдруг отшатнулся, бросил вверх палаш – я невольно проследил за ним глазами – и, перехватив правой нож, швырнул его в меня, а потом подхватил палаш у своего плеча.

Но этого я уже не видел. Резкий удар ожег мою грудь справа, а за ним вспыхнула боль. Она была неглубокой, но острой, а пересилить себя и отвлечься я смог, только когда увидел, что Фрэнк рядом со мной и его палаш вновь занесен…

Я вскинул над головой «вилку» из даги и палаша – и судьба Фрэнка была бы решена в секунду, не задень я правой рукой торчащий нож. Боль вновь резанула меня длинным огненным лезвием, и я выронил палаш, а рука бессильно упала сама по себе. Обрушившийся на дагу клинок вражеского оружия отбросил ее в сторону – единственно, дага не дала раскроить мне череп. Палаш плашмя ударил меня в правое плечо, и я отрешенно ощутил, как сломалась ключица.

Палаш взлетел вновь.

Подавшись вперед, я ударил снизу левым плечом под мышку Фрэнка, и его рука повисла вместе с оружием у меня за спиной, так и не нанеся удара. Рядом – в упор – я увидел его глаза, в которых не было страха, только удивление, досада и… уважение. Он понял, что проиграл, но все-таки попытался ударить меня левой, просто кулаком.

Не успел. Моя левая рука с дагой была у него за спиной, и я, перехватив оружие испанским хватом, вогнал дагу ему в левый бок сзади, толкнув его навстречу клинку всем телом.

Потом левая рука у меня отказала окончательно – и я рухнул сверху на упавшего навзничь Фрэнка. От боли в ребрах почернело в глазах, но – странно – эта чернота отхлынула, я не потерял сознания.

Фрэнк был жив. Он лежал с закрытыми глазами и вяло выталкивал изо рта кровавые пузыри. Я свалился с него вбок, потом сел, опираясь на правую ногу, шлепнулся на мягкое место в грязь. Левой рукой я взялся за рукоять ножа и, выдернув его, отбросил в сторону. Под бригантиной потекло, но, похоже, рана правда была неглубокой.

Фрэнк застыл. Кровь все еще текла изо рта в грязь. Я бросил взгляд на американцев.

И увидел – как-то сразу увидел – наведенный из-за их голов арбалет.

Мэнни, стоя на краю обрыва, улыбался, целясь мне в лицо.

«Какая нелепость», – подумал я.

Потом Мэнни исчез за краем обрыва. Послышался короткий плеск. Американцы разом оглянулись, а я повернул голову в сторону наших.

Андрей стоял чуть сбоку от остальных, держа в руках аркебузу Зорки.

– Нечестно, – сказал Андрей. Дальше я помню, что мимо меня рванули с обеих сторон орущие люди, а я падал, падал, падал и никак не мог упасть.

От сухой коновязи в лес уходит дорога,На дорогу из тучи молча смотрит звезда…Ни на что не надейся, а надейся на Бога,Жизнь дается на время, а Господь – навсегда.

Вот опять смутным ветром потянуло с востока,Вот опять еле слышно громыхнуло вдали.Будет битва последней, будет битва жестокой,И со стуком, как кегли, упадут короли.

Снова крови невинной будет пролито много,Будем в битве друг друга, как пшеницу, молоть.Ни на что не надейся, а надейся на Бога —Сохранить и спасти нас может только Господь.

М. Дунаевский – Л. Дербенев

Горлу было больно, но я выдавил:

– На… ши… все… жи?.. – и закашлялся.

Голос Ингрид отрезал:

– Все. Еще слово скажешь – язык отрежу, хуже не будет, но хоть помолчишь.

Я открыл глаза – глаз, правый, левый не открывался. Танюшка тоже сидела рядом, смотрела больными от сочувствия глазами.

– Я тебя буду держать за руку, – сказала она, и твердые теплые пальцы оплели мое запястье. – Только ты молчи, пожалуйста. Ингрид, расскажи ему.

– Посветите получше, – приказала Ингрид. Кто-то – не было видно кто – притащил факел, спросил: «Как он?» Ингрид лягнула темноту и, чем-то звякая, начала пояснять с некоторым даже удовольствием. – Значит, левый глаз у тебя пройдет, ерунда… Слева у тебя два ребра сломаны, правая ключица – тоже, надо будет складывать… Горло цело, но помолчать надо, этот бугай тебе мышцы повредил, там все синее, даже черное… Справа на ребрах рана – легкое цело, но рана длинная и между ребрами дырка. Ну и правое бедро тоже будем шить. Крови ты потерял не меньше литра… Ну, Олег, я начинаю.

– Держи мою руку, – со слезами попросила Танюшка.

Я улыбнулся ей и погладил пальцами тыльную сторону ее ладони.

Наверное, из-за кровопотери я здорово ослабел, потому что скоро почувствовал, как по щекам сами собой текут слезы. Не то чтобы так больно было, но очень долго. Слишком уж… Я был бы не против потерять сознание, и, когда Ингрид начала возиться с ключицей, я все-таки вырубился. Боль продолжала существовать, но отдельно от исчезнувшего тела, как зримый колеблющийся огонь, по временам приближавшийся вплотную. «Он не умрет?!» – услышал я голос Татьяны и с неохотой пришел в себя. Ингрид шила рану на ребрах – это было последнее, что оставалось сделать. Лицо у меня было мокрое, развести пальцы на руке Танюшке не удавалось, но она свободной рукой гладила меня по волосам и что-то шептала.

– Все, – Ингрид перерезала нить и махнула кому-то: – Иду, уже иду!.. Тань, напои его и пусть спит. Пои осторожней, ему трудно будет глотать.

Если честно, это было последнее, что я слышал.

Я выздоравливал тяжело. Честное слово, зимы приносят мне несчастье… Оказывается, вдобавок ко всему прочему, я, когда свалился с умирающего Фрэнка, проткнул себе обломком ребра легкое. Я и не заметил, а со стороны это выглядело жутко, представляю: я сажусь, а у меня изо рта хлещет кровь, да еще я начинаю с потусторонним лицом падать в грязь. Ребята тут же рванулись вперед, смяли американцев. Живым не взяли никого – просто рубили в куски, вот и все. У нас убитых не было, Сэм потерял троих, Эва – тоже… Труп Мэнни Андрей нашел ниже по течению и даже спускаться к нему не стал – сверху было видно, что лежащий на камнях лучший палач Фрэнсиса Фентона Харди убит наповал.