Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хо-хо-хо! — горестно простонал он и умолк. Угодил он в беду, словно петух в похлебку, даже лапами подергать не успел. Оглушили его и обобрали, словно липку, лишь голый ствол остался.
— Иди-ка ты, бачка, домой, пока тебя калмыковский патруль не замел, — посоветовал дворник, — патруль тебе не только рукава — ноги оторвет.
Это точно. Своих людей Юлинек знал.
Он поспешно пополз прочь, подальше от этого проклятого места.
***
Евгений Помазков и Катя Сергеева венчались в небольшой сельской церковке у знакомого батюшки, который взял денег с них очень немного, по-божески, — попросил только несколько рублей за вино и медные обручальные колечки. Все остальное сделал бесплатно. Перекрестил новобрачных и спросил совершенно неожиданно:
— А ты, Евгений, за белых или за красных, не пойму чего-то…
— Пока я в калмыковском войске состою, а дальше видно будет. Жизнь ведь — штука полосатая…
— Она не только в полоску бывает, но и в клеточку. Бойся жизни в клеточку, Евгений. Все остальное — ерунда. А теперь перейдем в трапезную, перекусим, чем бог послал, отметим важное событие в нашей жизни, дорогие Екатерина и Евгений.
Все-таки очень хороший человек был батюшка Алексий, даже свадебный обед в церкви предусмотрел.
Во время обеда священник тщательно отер бороду, стряхнул с нее хлебные крошки и, становясь строгим, будто принимал у молодых исповедь, спросил:
— А что с Аней, дочерью твоей, происходит? Жива ли?
Катя вспыхнула, словно маков цвет, и промолчала, а Помазков, вздохнув, проговорил:
— Не знаю, что с ней… Исчезла полгода назад и ни одной весточки. Ни письма, ни привета через знакомых — ничего.
Отец Алексий покосился на икону Спасителя, висевшую на стене, старую, в потемневшем серебряном окладе, перекрестился.
— Жива она, жива, — произнес он убежденно.
Помазков глянул на отца Алексия неверяще:
— Жива?
Отец Алексий в коротком утвердительном движении наклонил голову.
— Жива, Евгений, жива.
Повернув голову к иконе, Помазков долго разглядывал серебряный оклад, пытаясь понять, где и каким образом священник мог подглядеть и понять, что Аня жива, но, видать, что дано служителям церкви, не дано мирянину — ничего Помазков не увидел и вновь вопросительно покосился на отца Алексия.
— Жива, — подтвердил тот вторично, — раз говорю, что жива, — значит жива.
И такая убежденность прозвучала в его словах, такая вера, что у Помазкова отлегло на душе: «Раз говорит батюшка, что Анька жива, — значит жива.»
Аня Помазкова находилась со своей группой в Хабаровске, через каждые три дня меняла квартиру — так велел товарищ Антон, объясняя это обязательным условием конспирации, — участвовала в устройстве засад и стреляла калмыковцев.
Пока на землю не лег снег — все удавалось, но когда под ногами захрустел жесткий белый панцирь, прочный, как железо, и стало понятно, что до весны он не растает, группа начала допускать промахи.
Четыре дня назад на окраине Хабаровска уложили пьяного сотника, который вечером приставал к молодайке, громко орал и грозился перестрелять всю улицу, на которой он находился.
Группа товарища Антона в три человека — сам Антон, Аня и верный напарник Семен, набиравшийся в Хабаровске опыта и смелости, — оказалась рядом. Руководитель группы мигом оценил обстановку, приподнял бровь, прикрывавшую тяжелый правый глаз, и тихо произнес:
— Товарищ Аня!
Аня Помазкова все поняла, выступила вперед и сунула руку в утепленную жеребковую жакетку.
Сотник, не почуяв опасности, продолжал разоряться, драл глотку и в очередной раз пытался ухватить молодайку за грудь, но та благополучно увертывалась от него, семенила ладными сапожками по сухому скрипучему насту и старалась уйти от калмыковца. Но уйти не могла — сотнику надо было бы выпить еще пару стаканов браги и тогда он, сморенный, может быть, отстал бы от молодайки… А пока он находился в силе, в самой силе — крепкий организм его требовал действия, приключений и сотник продолжал блажить на весь Хабаровск.
— Я тебя сейчас шашкой располовиню, — пообещал он молодайке.
Аня, услышав это, сжала рот в плотную твердую линию и ускорила шаг. Находясь примерно в полутора метрах от сотника, она проворно выхватила из-за пазухи револьвер и с расстояния, на котором не бывает промахов, всадила пулю буйному мужчине прямо в лоб. Тот поперхнулся на полуслове, глянул на Аню с изумлением и пьяно… икнул. Он не понял, что с ним произошло, он еще жил, хотя уже был мертв, раскрыл рот, чтобы выплеснуть в пространство очередную порцию ругани, но язык перестал повиноваться ему, и сотник изумился еще более — не может того быть!
Может.
Калмыковец провел по пространству рукой, норовя ухватиться за плечо молодайки, но пальцы его, прежде цепкие, вдруг превратились в бескостные вялые колбаски, не слушающиеся человека; сотник неверяще потряс головой и повалился на землю. Аня, даже не повернув головы в его сторону, быстрыми шагами прошла мимо и нырнула в ближайший проулок.
Следом за ней нырнул товарищ Антон, — сделал это вовремя, а вот напарник их товарищ Семен уйти незамеченным не успел — сзади послышался топот копыт и на место расправы с сотником вылетел конный калмыковский наряд.
Семен прощально посмотрел вслед командиру — Антон даже не оглянулся, быстро уходил прочь, втянув голову в плечи, словно бы хотел скрыться в собственном теле, — и достал из кармана пистолет. Взвел курок.
Казаки задержались около упавшего сотника на мгновение, молодайки уже не было, исчезла, — один из калмыковцев, самый глазастый, увидел прижавшегося к стене дома Семена, прокричал звонко:
— Вот он!
Наряд с места рванул галопом, Семей выставил перед собой пистолет, поспешно выстрелил — мимо, снова нажал на курок — опять мимо, выстрелил в третий раз — попал!
Глазастый казачок взвизгнул испуганно — пуля чиркнула его по уху, оторвала кусок хряща; лошадь пугливо шарахнулась в сторону, поднялась на дыбы, и глазастый калмыковец, окропляя правый погон кровью, вылетел из седла, будто невесомое птичье перышко, покатился по тонкому твердому снегу, судорожно взбрыкивая ногами.
Заорал запоздало:
— А-а-а-а!
Семей нажал на спусковой крючок в четвертый раз, пистолет в ответ громко щелкнул. Семей с недоумением посмотрел на ствол, стараясь понять, почему не последовало выстрела. То ли патрон отсырел, то ли пистолет перегрелся в кармане. Он нажал на спуск в пятый раз — выстрела не последовало опять, и в этот момент на голову Семена опустилась казачья шашка.
Голова Семена развалилась на две части, залила угол дома
