Время созидать - Ирина Кварталова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но у них был огонь, возле которого они могли согреться, и берег был, и казалось – так навсегда, на всю жизнь: вот этот миг, когда касаешься лбом плеча, кутаешься в платок от сырости, и теплые руки держат тебя и не дают упасть в темноту.
И хотя Тильду мучили сомнения и вопросы, она знала, что навсегда сохранит в памяти его улыбки и уверенные прикосновения, и его бархатистый грудной голос, и то, как они лежали рядом, и лунный свет полз по песку, словно маленькие прозрачные крабы.
Она сорвала растущую у ног былинку и в задумчивости растерла между пальцами.
– О чем ты думаешь? – ласково выдохнул ей в макушку Саадар.
– О том, что я ужасно неловкая во всех этих делах. – Тильда улыбнулась. – Зато теперь точно знаю, что делать. К сожалению, в моем распоряжении не было необходимых книг… – добавила она полушутливо.
– А они бывают? – Саадар сделал вид, что очень удивлен. – И что же, с картинками?..
– Разумеется! С самыми подробными иллюстрациями.
– Что же, так ты читала такие… книги?
Тильда ответила без смущения:
– Я читала научные трактаты.
– Об этом даже – как их? – трактаты пишут?..
Тильда тихо рассмеялась, оглянувшись на сына, который спал как ни в чем не бывало. Девушки, когда им шестнадцать, обыкновенно зачитываются поэмами о любви и фривольными стихами Вито Ация, мрачными сочинениями Рэн Нигон и «Наукой любить», где даны подробнейшие советы тем, кто хочет найти свое счастье.
– Я скучный человек, Саадар. Когда мне было шестнадцать, я читала трактаты по математике Файн Горо и мечтала заполучить «Десять книг об архитектуре» Ремедио Атани. Я ведь совсем ничего не понимаю в… любви. Не понимала никогда. И сейчас понять не могу. Но я не знала, что это так.
– Как же?
– Так хорошо. С тобой хорошо.
Шершавая ладонь огладила плечо. Бок у Саадара теплый, почти горячий. Тильда глубоко вдохнула.
– Ты удивительный человек, знаешь? – прошептала она.
– Ну, рожей своей я тебя знатно удивил в первый раз небось! – Саадар попробовал отшутиться. И вдруг стало неловко – разве они дети? Все эти… Объяснения – это для юных, влюбленных, счастливых людей из пьес, ведь в жизни все решает расчет… Тильда закусила губу. Ей хотелось говорить, хотя словоохотливой и уж тем паче красноречивой она никогда не была. А ведь, как и положено, риторике училась! Зачем ей теперь – сейчас! – знание всех этих поэтических фигур – метафор, сравнений, гипербол – всего этого «золотого плетения словес»!
– Ты… – Саадар накрыл ее ладонь своей. – Знаешь, я бы ведь там, в Даррее, и не позволил бы себе ничего. Если бы не пожар.
Тильда чуть сжала его пальцы.
– Я знаю. Никто бы не позволил… Спасибо за… за терпение.
Он не ответил – просто наклонился и поцеловал в губы, и поцелуй закружил голову.
– Я же, знаешь, когда увидел тебя, тогда еще, когда ты этого… Каффи распекала, я подумал – вот ведь баба. Яйца у нее о-го-го. Лучше не связываться – нахер пошлет как нечего делать. Прости уж, что так грубо.
Тильда рассмеялась.
– А потом в мастерской тебя увидел. И втрескался, все. Как мальчишка дурной. Ты такая красивая была… за работой. И работу твою помню. И то, как ты хромала к этой домине своей. Я ведь тоже в таких разговорах-то не силен. Только вот что думаю. Что женщины? Они только взять что-то хотели – деньги там, помощь мою. Мне-то не жалко. Но ты совсем другая. Ты брать не умеешь, а отдаешь с избытком.
– Но ведь у меня ничего нет.
– Есть! Вон сколько всего ты придумала и придумаешь еще, сколько знаешь.
Они немного помолчали.
– Я же не дурак. Я понимаю, тебе не под старой лодкой жить охота. Это я могу так жить, я привык. Я же все время себе говорил: ну и куда ты со своим рылом, помоги да отваливай, не светит тебе тут ничего! Госпожа побарахтается да выплывет, а ты как бродягой всю жизнь был, так и помрешь бродягой – без дома, без семьи. Знаешь, сколько я всякой дряни видел? Знаешь, конечно. Утонуть можно. Люди копят в себе злобу, а потом воюют. Я и сам такой был по молодости-то. А как насмотришься на вот это все, так и любить хочется – сильнее!
Тильда сидела в его объятиях, не шевелясь. Так вдруг страшно стало, будто к чужой душе прикасаешься – как грубый дикарь, пришедший и натоптавший там, где не положено, или робкий случайный прохожий, отдернувший на мгновение занавеску из бамбука над дверью в дом, – всегда со стороны и по иную сторону.
А потом ее затопила бесконечная благодарность и гордость оттого, что он не оттолкнул, позволил прикоснуться к своим печалям и радостям, мечтам и разочарованиям, к прожитому, ушедшему.
– Ты – потрясающий, – утвердительно сказала она. – Невероятный. Ты столько понимаешь. Знаешь. Чувствуешь. Я люблю тебя, слышишь? И попробуй только сказать, что не достоин.
Вот она и сказала – и ждала, замерев, ответа.
– Как думаешь, Маллар видит нас?.. – зачем-то спросил невпопад Саадар.
Этот вопрос показался Тильде неожиданным и странным, сбил с толку. И важным для него: было что-то еще, за словами, несказанное.
Тильда вдруг увидела, что Саадар нарисовал на песке неровный круг. Конечно! Она взяла палочку и прочертила внутри линию – круг стал похожим на кошачий глаз.
– Думаю, видит, – ответила она серьезно.
Раньше адрийцы верили, что Многоликий – везде и во всем: в каждом камне и каждой травинке, в каждой песчинке на берегу, в каждом цветке. В каждом человеке. И не нужны священники и храмы, чтобы говорить с богом.
– Тогда он видит, что я хочу принести клятву. Жаль только, у меня нет браслета, чтобы надеть его на твою руку. Но я обязательно достану!
Тильда провела кончиками пальцев по его широкой ладони, лежащей на колене. Ладонь дрогнула, раскрылась. Саадар ласково сжал ее пальцы.
– Я готова, – сказала она просто.
Слова клятвы она почти не помнила – эти слова стали пеплом и землей. Пеплом и землей стало и прошлое, оно пропадало, уходило и наконец-то – перестало ее терзать. Пусть все было сейчас по-другому – ни роскошного убранства, ни сладких яств, ни дорогих одежд – но так и должно было быть. И она улыбалась, чувствуя руку Саадара в своей, ловя мимолетные взгляды, наполненные невысказанной нежностью – да и можно ли словами передать все, что вдруг проросло внутри упругими травами, цветами, которые стремятся к солнцу каждым своим лепестком!
– Вот только как я все это Арону объясню… – выдохнула она.
– Арон взрослый. Он уже давно все понял, – улыбнулся Саадар. – Так что, вместе? – Он чуть крепче сжал ее руку.
– Вместе.
И они поклялись Маллару Многоликому, что будут рядом. Рука в руке. До конца.
4
Под утро Арон страшно замерз. Он лежал, закрыв глаза, и терпел – ведь настоящий моряк, каким он намеревался стать, должен сносить любые лишения! – но холодно было так, что постоянно приходилось дышать на пальцы, а уж уснуть снова никогда бы и не вышло. И Арон лежал так, скрючившись, зажмурившись, и сто тысяч минут прошло, а потом еще сто тысяч. Он считал, но постоянно сбивался оттого, что дрожал – аж зубы клацали.
Ведь я могу зажечь огонек, сказал он себе. Маленький огонечек. Никто не увидит, мама и Саадар спят. А огонек совсем крохотный. Тут никого нет, никаких людей, кто бы мог увидеть.
Ужасно захотелось отлить. И когда ему стало казаться, что внутри все раздует от боли, Арон открыл глаза.
…Они были повсюду. Странные существа, похожие на выращенные в темноте грибы – бледные, в каких-то пятнах, они усеивали все вокруг.
Особенно много их было вокруг куч мусора, возле камней, покрытых плесенью и влажным лишайником. Они облепили скелет дохлой рыбины. Их тянули к себе вода, сырость и разложение.
Ладони мгновенно стали липкими, а потом – горячими. По спине словно многоножка проползла, медленно так, пересчитывая каждый позвонок, ползла до самого затылка.
Арон не сразу понял, что штаны мокрые.
– Вот срань! – шепнул он.
– Ты проснулся? – откуда-то сбоку он услышал бодрый мамин голос. Проворчал «угу» себе под нос. Стараясь не слишком глазеть по сторонам, приподнялся на локтях. Из-под куртки выскочил бочком краб.
– Ш-ш-ш!
Краб остановился, пощелкал клешней и испуганно скакнул куда-то. Арон разом вскочил. К счастью, мама отвернулась, а Саадар так и вовсе спал – и понесся к ручью, пока его позор никто не увидел, и услышал только вслед мамино: «Принеси… для костра!»
Они лепились на скалах, пялились на него пустыми глазами. Они шли на его магию, тянулись к ней, как тучи мошкары.
– Сожгу вас всех! – пригрозил Арон.
Но они никуда не делись, нет. Они просто были – как воздух. Они пахли грозой, холодными камнями и мокрыми досками, водой из замшелого колодца и землей с могилы, ветром с поля и золой из костра.
Арона они тревожили. Они были бесшумны и скользили как тени. Они как будто хотели от него чего-то, тянулись, выжидали, и голодный зверь внутри облизывался на них. Хотел их сожрать. Сейчас. Здесь.
Нет!
Арон сунул голову под струйку воды, выбивающуюся
