В полете. Мир глазами пилота - Марк Ванхунакер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наклон земной оси приводит и к другим несообразностям. Когда на Арктику ложится тьма, то даже на так называемых дневных рейсах в западном направлении – из Лондона в Лос-Анджелес например (этот самолет днем отправляется из Лондона и днем прибывает в Лос-Анджелес, и в местах, над которыми он пролетает, тоже стоит день), дуга большого круга может привести самолет не только на географический север, но и в географическую ночь. Мы пересекаем кольцо, отделяющее рассвет от сумерек, ближе к верхней части планеты; мы летим над ночными землями. Солнце полностью садится, появляются звезды. Через некоторое время, когда дуга уходит на юг, мы снова пересекаем кольцо, попадая во второй рассвет за день. А для наблюдателя, находящегося на поверхности земли, отблески этого света будут закатом.
Иногда этот новый закат, этот новый день, наколдованный самолетом, длится несколько часов; он может перерасти практически в полноценный дневной свет. В иных случаях солнце меняет направление, и возвращаются сумерки: новый восход – новый закат. А потом? Мне известны случаи, когда за время полета солнце садилось и вставало три-четыре раза. В целом я затрудняюсь ответить, сколько дней в привычном понимании (то есть промежутков между восходом и закатом солнца) могут вместить одни сутки.
Когда в Северном полушарии стоит лето и ночь на полюсе не наступает, на перелетах в восточном направлении тоже можно наблюдать солнечные причуды. На так называемых ночных рейсах из Европы на Дальний Восток мы летим на северо-восток, а солнце следует за нами. Оно висит низко, но так и не садится. Потом оно совершает в небе разворот слева направо, пока не оказывается точно к северу от нас. Мы наблюдаем, как на другой стороне планеты проходит целый день, – наблюдаем с лучших мест, с самого верха. Мы следим за тем, что можно назвать северным закатом или северным восходом, и наслаждаемся шестью-семью часами золотистого света, который так любят фотографы.
В таких полетах я замечаю, как солнце нависает вдали над землей, и я потратил немало часов и чашек чая, пытаясь понять, что за спектакль разыгрывает северное светило – рассвет или закат, сияние уходящего или наступающего дня видно в окне? Наконец солнце завершает свой маршрут и появляется-таки в нужном месте – примерно на востоке, чтобы в пункте нашего назначения – например в Токио – наступило утро.
Шторки иллюминаторов в пассажирском салоне часто скрадывают эти световые эффекты: их задача – зачищать пассажиров от солнца, но они также помогают смягчить порождаемую движением воздушного судна временную путаницу. Большинству пассажиров во время ночного полета на восток хочется спать, и конечно же им хочется спрятаться от солнца, встающего за иллюминаторами в середине пути, если оно вообще заходило. Иногда на таких рейсах я спускаюсь в пассажирский салон, и там почти совсем темно. Едва ли не все пассажиры пытаются уснуть. Когда я возвращаюсь на верхнюю палубу и открываю дверь кабины, полный красок мир обрушивается на меня, словно куча инструментов из плохо закрытого шкафа, и видно, как пылинки кружатся в лучах света, падающих на пол салона.
В «Грозовом перевале» Кэти размышляет о вертикальной географии света: «Ее поразили кручи Пеннистонских утесов и другие вершины неподалеку, купавшиеся в лучах закатного солнца, в то время как на все остальные части горного пейзажа уже спустилась тень»[20]. В вышине горизонт отступает, как это бывает, если взобраться на последний этаж высокого здания. Вам больше видно – больше неба, больше солнца. Здесь день наступает быстрее, чем на земле, а сумерки накрывают вас позже. Вот почему небо освещается перед восходом, а после заката в нем собирается свет. Крылья самолета еще блестят высоко над нами, оставляя инверсионный след в багровом небе, а на улице солнце давно уже село. И мы смотрим на самолет, в котором не летим, направляющийся в город, где нас нет, в последних лучах солнца, которое уже нас покинуло.
Когда летишь в сумерках, солнце наконец может зайти за горизонт. Но стоит набрать несколько сотен метров – и светило вновь начинает восходить, в таком удивительном согласии с самолетом, что язык не повернется назвать рассвет и закат временными, а не пространственными явлениями. Когда я работал на европейских маршрутах, многие зимние рейсы начинались или заканчивались в темноте. На ранних вылетах из Лиона, Вены или Парижа мы стремительно поднимались с темной, морозной полосы в чистый ясный свет только-только занимающегося дня. Вечером же с неба, залитого лучами величественного солнца, которое еще даже не до конца опустилось, мы приземлялись туда, где оно уже село, а затем пикировали уже совсем в темную ночь.
Существует занятная классификация степеней освещенности. Когда солнце начинает снижаться, сперва наступают «гражданские сумерки». За ними следуют «навигационные сумерки», определяемые по последним лучам света, при которых на море виден горизонт – это было чрезвычайно важно для навигации в прежние времена. Наконец наступают «астрономические сумерки», когда небо достаточно темное, чтобы можно было проводить большинство наблюдений за небесными телами. В авиации с солнечным светом связано множество правил – например, в темноте меняется освещение в самолете или на взлетно-посадочной полосе. Типичное авиационное определение дня – «время между началом утренних гражданских сумерек и окончанием вечерних гражданских сумерек применительно к местному воздушному пространству».
В кабине у нас есть справочник, набитый таблицами, указывающими, когда солнце встает и садится в разных точках земного шара. Сухие цифры – отличное средство против фокусов небесного светила; сверяясь с ними, мы узнаем, каков будет свет в городах, над которыми нам предстоит пролетать. Особого величия в такой «книге света» нет – это лишь перечень цифр и населенных пунктов, тесно набранный на листах газетной бумаги. Но, когда я вынимаю ее из ящика в кабине, она кажется артефактом будущего – книгой дней наших городов, томиком из библиотеки воздушных судов, путешествующих между этими городами в лучах восходящего и заходящего солнца.
Один из бывших коллег моего отца, работавших с ним в Бразилии, все еще живет в Сальвадоре – на обширном северо-восточном побережье страны. Сейчас Эдуардо уже за восемьдесят. Мы с братом знаем его всю жизнь, так что зовем его дядюшкой – дядей Эдуардо. Его фламандское имя «образилилось», как и имя моего отца, который из Йозефа или Джефа стал Жозе, – и этот вариант ему так понравился,
