Моя жизнь. Мои современники - Владимир Оболенский

Культурно отсталое крестьянство Дмитровского уезда представляло зато большой интерес для этнографов. Нигде я не встречал такого разнообразия русских национальных костюмов: в одних деревнях бабы носили кички с Селезневыми перьями, в других — платки с высоко торчавшими в виде рогов концами, в некоторых деревнях девушкам полагалось ходить простоволосыми, с лентами вокруг головы, пропущенными сзади под косами, и в одних холщевых рубахах, подпоясанных под грудями. Лишь выйдя замуж они накрывали головы кичками, а рубахи сарафанами.

Город Дмитровск своею захолустностью напоминал мне самые глухие городки Псковской губернии. Выстроен он был в песчаной местности, а потому на его немощеных улицах колеса экипажей глубоко уходили в рыхлый песок и ехать приходилось шагом. В этом городе я провел несколько дней, и на всю жизнь у меня сохранилось ощущение какой-то безысходной тоски от его широких, занесенных песком улиц, совершенно безлюдных и бесшумных, по которым с утра до вечера блуждал юродивый в длинной рубахе и громко выкрикивал бессмысленные слова в назойливом полурифмованном такте.

Единственной достопримечательностью Дмитровска был его исправник Иваненко. Это был довольно грузный старик, добродушный и хлебосольный, но вместе с тем культурный и интересный собеседник. Был большим книголюбом и собрал хорошую библиотеку, в которой между прочим имелось полное собрание сочинений Герцена, запрещенного тогда в России. Иваненко очень любил Герцена и с увлечением о нем говорил. Такого исправника я встретил в первый раз в моей жизни и поинтересовался узнать у него — «как дошел он до жизни такой». Он охотно рассказал мне о себе. Он был помещиком Курской губернии и завел в имении «образцовое» хозяйство, которое оказалось, однако, убыточным. А когда сверх того пустился в аферы и сделался участником каких-то промышленных предприятий, то разорился вконец. Имение было продано за долги, и он с семьей оказался без средств.

— Что было делать, — говорил он мне, весело блестя хитрыми старческими глазами, — куда деться человеку, не имеющему специальности? Выручил приятель, член правления Киево-Воронежской дороги, предложив мне место пробователя буфетов.

— Что же это за должность? — спросил я удивленно.

— А должность чудеснейшая: жалование 2000 рублей в год. Бесплатный билет I класса. А работа приятная: ездить кое-когда по линии, останавливаться на больших станциях и есть. Проверять, значит, чем кормят пассажиров. Ну, меня, конечно, кормили превосходно. Так вот прослужил я в этой должности некоторое время, но вижу, что место хоть приятное, однако непрочное. А ну как признают, что и без пробователя обойтись можно. Стал искать другой должности. Кстати в это время в Орле губернатор знакомый был. Я к нему. Знаете, какое у нас отношение к полицейской службе. А вместе с тем, думаю, — куда же мне с детьми деваться! Вот и согласился. Это лет двадцать тому назад было. Так с тех пор и засел исправником. И нахожу — отличная служба, если с толком к ней относиться. Я же считаю: чем меньше начальство вмешивается в жизнь населения — тем лучше. Поэтому я никуда почти из Дмитровска не выезжаю, все больше дома сижу и книжки почитываю. И населению от этого спокойнее живется, и мне польза: прогонные получаю и не трачу…

Рассказав мне свою биографию, Иваненко залился добродушным веселым смехом. Само собой разумеется, что этот добродушный человек был все-таки исправником и, получив от губернатора предписание следить за неблагонадежным князем Оболенским, сейчас же разослал соответствующую секретную бумагу волостным старшинам. В результате произошло следующее: однажды я ехал на своей ямщицкой паре в помещичью усадьбу, где должно было у меня происходить деловое совещание с работавшими в уезде статистиками. Примерно за версту до этой усадьбы я увидел на дороге двух конных урядников. Как только я до них доехал, они выехали вперед и галопом помчались передо мной, махая нагайками и сгоняя встречные подводы с дороги, А когда я въехал в усадьбу, то был встречен вытянувшимися в струнку местным старшиной и старостами, одетыми по-праздничному. Я совершенно не понимал — в чем дело. Когда я вошел в дом, старшина робко обратился к одному из статистиков:

— Позвольте узнать, ваше высокородие, это князь и есть?

— Да.

— А почему же они не в мундире и губернатор их не сопровождает?..

Оказалось, что старшина, получив от исправника бумагу, в которой предписывалось наблюдать за князем Оболенским и донести ему о всех разговорах князя, понял ее по-своему. Он решил, что ездит по уезду великий князь Сергей Александрович, владелец имения Лобаново, ездит, конечно, от царя «насчет земли» и что начальство интересуется, доволен ли князь местными порядками.

Я отступил от своего повествования, чтобы дать маленькую иллюстрацию патриархальных нравов, недалеко ушедших от гоголевских времен, существовавших, однако, в начале XX века в одной из центральных губерний России. Для всей России они уже не были характерными, но таких углов все же было много, как в центре, так, в особенности, на окраинах огромного Государства Российского.

Между тем в это же самое время в столицах и в крупных промышленных центрах усиливалась волна общественного движения и чувствовалось приближение революционных бурь. Студенческие волнения принимали затяжной характер, рабочие волновались и устраивали забастовки, кое-где вспыхивали жестоко подавлявшиеся крестьянские бунты. Правительство в целом продолжало вести свою прежнюю реакционную линию, подавляя репрессиями не только революционные выступления, но даже самые скромные формы общественного протеста. Земские учреждения окончательно стали считаться неблагонадежными, и министерство внутренних дел через губернаторов тормозило земскую работу мелкими придирками — опротестовыванием постановления земских собраний, неутверждением земских выборов и т. д. Раздражение против правительства росло и проникало даже в умеренные и правые круги русского общества.

Бессменным членом орловской земской управы состоял несколько трехлетий Н. П. Римский-Корсаков. Это был милый, добродушный старик из бывших гвардейских офицеров. Конечно, убеждений был правых, но многолетнее пребывание в земстве приучило его к известной независимости по отношению к властям предержащим. Он позволял себе с нами посмеиваться над губернатором или поваркивать на стеснявшие земскую работу меры правительства, но ни о каком изменении государственного строя слышать не хотел, а если об этом заходила речь, сердился и поднимал крик на всю управу.

И вот, когда пришла в Орел весть об убийстве Сипягина, этот верноподданный старик вбежал запыхавшись в мой кабинет, помахивая экстренно выпушенной телеграммой.

— Угадайте, что случилось, — весело крикнул он мне.

— А что?

— Сипягин убит.

Очевидно, он был уверен, что это известие доставит мне, «красному», огромное удовольствие, поэтому и вбежал ко мне запыхавшись на верхний этаж. И очень был разочарован, когда я, относившийся отрицательно к политическому террору, никакой радости не обнаружил.

Среди тогдашних министров был, однако, один, министр финансов Витте, который понимал, что государственный строй не может держаться на одних полицейских мерах репрессий, что нужны для его поддержания крупные реформы и что эти реформы нужно предпринять при поддержке общественных сил. С этой целью во всех губерниях и уездах земской России были учреждены «Комитеты о нуждах с.-х. промышленности» с участием земских гласных и других сведущих лиц по приглашению губернаторов и предводителей дворянства. Эти комитеты должны были высказать свое суждение о местных нуждах с тем, чтобы впоследствии правительство могло ими воспользоваться для своего законодательства. В одном Витте ошибся: если бы такие комитеты были созваны раньше, они имели бы то значение, на которое он рассчитывал. Но в 1902 году всеобщее недовольство правительством зашло уже так далеко, что комитеты сделались центром, объединившим во всей провинциальной России оппозиционные силы. Главную роль играли в них левые земцы и третий элемент. Они писали доклады и выступали на собраниях комитетов, а более умеренное и правое большинство этих комитетов, втянутое против своей воли в оппозицию раздражающей их реакционной политикой правительства, их поддерживало. Таким образом, «Комитеты о нуждах с.-х. промышленности», труды которых составили много печатных томов, хотя никакого практического значения не имели (вскоре вспыхнула Японская война и о реформах перестали думать), но явились как бы преддверием революции 1905 года, начав громко обсуждать государственные вопросы, о которых раньше могли иметь суждение лишь сановники Государственного Совета. Правда, некоторые из участников комитетов, например, воронежский врач Мартынов и др., поплатились за свои суждения ссылкой, но этим еще больше подчеркнуто было политическое значение этих учреждений. О конституции в комитетах не говорили, но был выдвинут целый ряд вскоре популяризированных революцией 1905 года требований. Значительная часть комитетов настаивала на уравнении крестьян в правах с другими сословиями, на расширении компетенции земских учреждений и на восстановлении их всесословности, на введении мелкой земской единицы или всесословной волости, на отмене выкупных платежей и винной монополии. Высказывались разные пожелания и в области сельскохозяйственной, пожелания, в которых сказывался землевладельческий характер комитетов, состоявших преимущественно из помещиков, не склонных забывать и своих интересов. Часть указанных здесь вопросов обсуждалась и в уездных комитетах Орловской губернии.