Человек СИСТЕМЫ - Георгий Арбатов

Это были два полюса политического мышления того времени. Но, наверное, не было советского деятеля, в сознании которого одна точка зрения не соседствовала бы каким-то образом с другой. И по мере накопления исторического опыта не отвергалась первая. Так шаг за шагом, трудным путем, спотыкаясь, делая ошибки, мы продвигались ко второй. Ибо в реальной жизни обе позиции росли из тех же корней, почти никогда не существовали в чистом виде, взаимно переплетались.

В силу сложного международного положения, в котором со дня своего рождения оказалась и почти все время пребывала Советская власть, а также по соображениям политической тактики этот вопрос никогда не подвергался у нас достаточно откровенному и всестороннему рассмотрению. Сегодня, по-моему, для этого есть не только необходимость, но и возможность. Хотел бы высказать в связи с этим некоторые соображения, отнюдь не претендуя, что решу задачу во всей её полноте.

Прежде всего не был таким прямым и простым, как часто изображалось в популярных изданиях и статьях, путь марксистской мысли от убежденности, что революция победит одновременно (или почти одновременно) во всех развитых капиталистических странах, к идее о возможности победы революции, а затем построения социализма в одной стране. Ленин первоначально (23 августа 1915 года в статье «О лозунге Соединенных Штатов Европы») высказал лишь предположение, что в условиях империализма становится возможной победа социалистической революции в одной стране.

В первые годы после Октября события как будто бы не подтверждали этого предположения: не говоря уж о революциях и установлении власти Советов в Финляндии и Прибалтике, ранее входивших в состав Российской империи. Советская власть была на какое-то время установлена в Венгрии, крупные революционные выступления произошли в Германии, подъем революционного движения охватил ряд других стран — как к западу, так и к востоку от наших границ. Ширилось движение солидарности с Советской республикой. Интернациональный характер — так тогда это выглядело — приняла не только революция, но и контрреволюция. Разве не доказывали этого интервенция Антанты против Советской России, подавление германскими войсками революций в Финляндии и ряде других стран, их участие, так же как участие Англии, Франции и Японии, в удушении Советской власти на Украине, в Закавказье и на Дальнем Востоке, наконец, поддержка капиталистическим Западом белых войск, сил контрреволюции во время Гражданской войны? Все это, вполне возможно, поддерживало идущую от традиционного марксизма убежденность в том, что пролетарская революция будет мировой («Пролетарии всех стран, соединяйтесь!») и революция в России — это ее органическая первая часть. Первая часть если и не мировой, то хотя бы общеевропейской революции.

В этом случае споры Ленина с «левыми» коммунистами, сторонниками Троцкого, даже просто коллегами по руководству сразу после революции, в период переговоров о Брестском мире, как и после них, споры, о которых у нас так много писалось и в исторической, и в художественной литературе, скорее касались оценки конкретных ситуаций. Здесь Ленин, в отличие от многих других тогдашних лидеров, проявил себя как реалист, всегда или почти всегда более точно оценивавший ситуацию и, в частности, не преувеличивавший приближения революции в других странах. Ему была чужда точка зрения тех, часто очень честных революционеров, которые в определенные моменты, охваченные пылким энтузиазмом, предпочитали переговорам и соглашению с классовым врагом героическую гибель революции, так как она, мол, зажжет революционный огонь в других странах.

Но в то, что началась если не мировая, то, во всяком случае, европейская революция, мне кажется, долгое время верил и сам Ленин. Может быть, с этим, так же как с доминировавшей над всеми другими интересами необходимостью победить в Гражданской войне, связан тот факт, что в первые годы после революции не очень много внимания уделялось путям построения социализма, задачам переходного периода, в частности, экономическим. Кроме, разумеется, самых насущных, самых неотложных. Ленин не раз говорил, что нам легче было начать революцию, но другим странам будет легче ее продолжать. Возможно, он и имел в виду, что более развитым странам, странам более зрелого капитализма, когда там свершится революция, будет принадлежать роль первопроходцев, пионеров в выработке путей перехода от капитализма к социализму, предполагая, что революция в других странах, на худой конец, хотя бы в одной из них — в Германии, произойдет скоро и тогда удастся выработать обоснованные планы экономических, социальных, а также и политических преобразований. Судя по общему тону высказываний Ленина и ряда его соратников, такие надежды просуществовали довольно долго — вплоть до 1921–1922 годов.

Достаточно яркое тому свидетельство — настроения руководства партии, армии, революционных масс в период войны с Польшей, последнего большого сражения Гражданской войны. Когда страна была вдохновлена первыми победами, очень многие в партии, включая часть ее лидеров, видимо, действительно верили, что стоит нашим красноармейцам появиться в других странах, как их пролетариат и его союзники поднимутся и совершат победоносную социалистическую революцию. Получилось иначе. До Германии войска Тухачевского не дошли. А их появление в Польше сплотило поляков самой разной классовой принадлежности, и они нанесли Красной Армии жестокое поражение. В результате граница прошла не по «линии Керзона», а много восточнее. Нам пришлось отдать Польше часть украинских и белорусских земель. Наша же партия получила предметный урок и на ту тему, что социализм не приносят в другие страны на штыках, а также что национальное сплочение против внешней угрозы может оказаться сильнее классовой солидарности{23}.

Так что иллюзии, что коммунизм можно ввести декретом и вооруженной силой, что на путях «военного коммунизма» можно достичь «земли обетованной» — нового общества всеобщего достатка, изобилия и всеобщей справедливости, рассеялись, были похоронены грозным ходом событий практически одновременно с иллюзией, что скоро, очень скоро в деле революции и построения коммунизма к нам примкнет все человечество, или Европа, или хотя бы Германия.

Вот тогда, после исчезновения таких иллюзий, вопрос о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране встал со всей остротой уже в сугубо практической плоскости как во внутренних, так к в своих внешнеполитических измерениях. Ответ на указанный вопрос В.И.Ленин, его единомышленники дали новой экономической политикой и курсом на «мирное сожительство» и развитие торговли с капиталистическими странами. То и другое поначалу объяснялось и, наверное, понималось как временное отступление, как временная передышка.