Бедный маленький мир - Марина Козлова

«Лешку бы надо вернуть самому себе», – как заведенная повторяла Иванна про себя одну и ту же мысль. Темнота из окна смотрела на нее и сквозь нее. Иванна показала темноте язык.

– Не дождетесь, – сказала она. – Хрен вам. Суки!

Алексей как стоял, так и сел с кухонным полотенцем в руках.

– Что-то я часто стала позволять себе быть слабой, – улыбнулась ему Иванна. – И какой-то зашуганной. И унылой. А уныние, Леша, – библейский грех. То, что мы с тобой вляпались в такую вязкую необратимую экзистенцию, еще не означает, что теперь надо удавиться от тоски.

– Ты меня прости, если можешь, – поднял голову Алексей. – Не волнуйся, я тебя дождусь, а там видно будет. Да, Иванна?

Она кивнула молча.

Профессор Кроль нашел Дину Городецкую. Он оторвал ее от плиты, от вкусных забот о наступающем празднике Пурим и от внука Ромуськи, который висел на ней и постоянно требовал ее внимания, лез в кастрюлю с фаршем, целовал бабушку в обе щеки и, в конце концов, с головы до ног обсыпался мукой.

– Теперь ты похож на маленького мучного ангела, – восхитилась Дина и поцеловала внука в макушку.

И в это время в комнате зазвонил телефон.

С тех пор как она уехала к дочери в Израиль, никто ни разу не звонил ей из Чернигова – близких друзей там не осталось, а после истории с Женей и Сережей из института Дина ушла – уволилась по собственному желанию. Защищалась потом в Институте биофизики в Киеве, там и проработала почти до шестидесяти. Хотела защитить докторскую, но случилась беда с мужем – инсульт в буквальном смысле свалил его с ног прямо возле операционного стола, в тот самый момент, когда ее Марик собственноручно и с большим удовольствием заканчивал свой любимый кисетный шов. В тот день он оперировал старую немецкую овчарку Найду. Найда после операции прожила еще четыре года. А Марк Давидович только два.

После его ухода Дина уехала к Ирочке с Пашей и за это в подарок получила своего сладкого внучика Ромуську. О лучшем подарке она и мечтать не могла. У него русые кудри, тонкие прозрачные пальчики и огромные серые глаза, как правило, печальные и пугающе умные для четырех с копейками лет, и мягкие прохладные щечки. «Бабулик», – говорит он и прижимается щекой к ее щеке – тогда Дина тихо плачет от счастья и гладит его по теплой пушистой головенке.

Маленький мучной ангел ворует со стола кусочек сырого теста и собирается съесть. Дина ничего не имеет против – она сама всю жизнь подъедает сырое тесто. А телефон все звонит.

– Ромусенька, – просит Дина, – принеси мне телефон из комнаты. Трубочку принеси.

И вот уже малыш чем-то шуршит в комнате и, прижимая трубку к груди обеими руками, бежит, бежит, котенок.

Ну что сказать… Удивительно, конечно, что Васька ее нашел – свой номер она оставила только одной приятельнице, верной лаборантке Славочке, Мирославе Григорьевне. Та и звонила раз в году – на день ее, Дины, рождения. Чаще звонить не могла – дорого. Дина тоже звонила на день ее, Славочки, рождения. И все.

Сейчас ей, разгоряченной на кухне, понадобилось не меньше минуты, чтобы приноровиться к задержке звукового сигнала спутниковой, будь она неладна, телефонии и сообразить, что действительно слышит громогласного Ваську Кроля – человека из того периода ее жизни, который Дина не очень-то любит вспоминать. Но последние годы против ее воли в голову лезли звуки и запахи именно того лета, то самое лето регулярно приходило к ней во сне, и к тому же она помнила свое обещание.

– Если Иванна может, пусть приезжает, – сказала Дина Кролю. – Какой может быть разговор, пусть приезжает девочка, я ее приглашаю. Ты, Васька, как всегда, прав. Мне действительно есть что ей рассказать. Да и вообще…

Кроль не понял, что значит «и вообще». Характер тогдашних взаимоотношений Дины и Сережи не был ему до конца ясен. Он, правда, не особо задумывался, не имел привычки даже мыслями влезать в чужую жизнь. Но что-то мешало ему поверить в широко распространенное в институте мнение, что у Дины с Сережей тайный роман. То, что впечатлительная Женька плакала на плече у Черной Кассы за стеллажами институтской библиотеки, еще ни о чем ему не говорило. Жена профессора тоже всю жизнь подозревает его в тайных умыслах и в половой распущенности, которая, по ее словам, затаилась у него в подсознании и оттуда, как из подпольного штаба, руководит всеми его поступками, подло склоняя к адюльтеру. И убедить ее ни в чем невозможно. Лучше и не пытаться.

Я не то чтобы был против поездки Иванны в Израиль, я просто растерялся. Потому что забыл, как жить без нее. Разучился. А лететь она хотела немедленно. Вот так все бросить и буквально завтра лететь. Я бы отправился с ней, но оформление документов требовало времени, у нее в паспорте была годовая виза – ее МЧС имело какую-то далеко идущую программу сотрудничества с израильскими спасателями, и на какую-то там конференцию Иванна должна была лететь туда в апреле. И, наверное, полетела бы, останься она в прошлой своей жизни. Но нет же, ее принесло на нашу с Санькой яхту, она вытащила меня из истерического запоя и взамен загнала в какой-то инфернальный лабиринт обстоятельств, смыслов, умыслов и замыслов.

Зато я сейчас как никогда понимаю, что такое личная экзистенция. Это когда ты подходишь к бетонной стене и начинаешь биться об нее головой. В твоих действиях даже прослеживается какая-то система: ты можешь биться в ритме три четверти, можешь минуту биться, а две отдыхать, можешь менять место, в которое бьешься. Но не биться ты не можешь – теперь из этого состоит твоя жизнь.

А все остальные могут этого не делать, оказывается. Они ходят на работу, в кино, по выходным закупают в супермаркетах продукты, со спокойной душой планируют летний отдых или бегают по утрам. Я могу потрогать тех людей – ну, физически, посмотреть им в глаза, даже с ними поговорить. Но на самом деле наши жизненные миры не пересекаются.

Иванке несколько легче. У нее есть Бог – и как идея предела, и как центр целеполагания. И есть у меня подозрения, что с ним она разговаривает чаще, чем со мной. Поэтому у нее нет клаустрофобии – она не чувствует над собой потолка.

– А это мусака, – сказала Дина. – Ты должна попробовать мусаку.

«Попробовать мусаку и умереть», – решила Иванна. После бульона с кнедликами, фаршированной щуки и рагу с черносливом мусака пойдет как по маслу.

Ромуська забрался к ней на колени, и чтобы он не соскользнул, Иванна одной рукой обхватила тоненькое теплое тельце.

– Для еврейского мальчика, согласись, он слишком худой, – озабоченно произнесла Дина. – Представь на минуточку, он не любит сливочного масла!

– Ты что, малыш, совсем чужих людей не боишься? – спросила Иванна.

Ромуська посмотрел на нее снизу вверх удивленно.

– Представь, не боится! – махнула рукой Дина. – Его мама с папой на все свои тусовки таскают. Тут я ничего поделать не могу. Богемные люди, артистический круг. Но зато у них часто гастроли, и тогда мы с Ромуськой вместе – не разлей вода. Правда, мой сладкий?

Сладкий Ромуська уютно умащивался у Иванны на коленях.

– Нет, – сказала Дина, точным движением ввинчивая в мундштук сигарету, – у нас с твоим папой не было романа. Вопреки распространенному мнению. Все институтские сплетники думали, что был. Спросишь, почему?

– Почему думали или почему не было?

Дина засмеялась.

– Мы дружили, – сказала она и внимательно посмотрела на Иванну – верит та или нет? – Дружили, разговаривали. Я тоже очень любила генетику, как и он, книжки всякие читала. Хотя защищалась потом по биофизической тематике… Ну, не важно… Ты после поймешь, почему. А однажды я его предала. Нечаянно. Но он меня простил. А потом его не стало. Или… ну я не знаю… Я уж не знала, что думать.

– Дина Георгиевна, вы бы не могли как-то… более развернуто? – попросила Иванна. Ромуська возился и тепло сопел ей в солнечное сплетение.

– Твой отец был гениальным в области биологии и генетики в той примерно степени, в которой великий и сумасшедший серб Никола Тесла был гениален в физике. То есть на грани ничем не объяснимых фокусов и мистицизма. Строго говоря, генетикой институт практически не занимался, это не было нашим профилем. Но в семьдесят пятом году Карсон разделил геномы на полиморфный и мономорфный и сформулировал гипотезу… Надо объяснять, что такое геном?

– Не надо.

– Хорошо. Карсон сформулировал гипотезу, что полиморфизм и обеспечивающая его часть генома способствуют постоянству вида, расширяют его приспособительные возможности и ареал распространения. Ну, мы же в основном занимались сельскохозяйственной микробиологией. Для наших любимых хоздоговорных тем перспективные исследования в этой области могли быть полезными. И у нас появилась тема. Так, темочка. Она была не то чтобы закрытая, но… В общем, Сережа начал ее разрабатывать, параллельно со своими эль-формами. Точнее, даже не так было дело. Сережа пришел к начальству и сказал, что такая тема была бы для института важной. И вызвался ее разрабатывать. Ему обеспечили круглосуточный доступ к электронному микроскопу, но, похоже, никто от него ничего не ждал – пусть себе молодой сотрудник развивается. А найдет какие-нибудь биоинженерные способы воздействия на этот самый полиморфизм – отлично, засеем элитными сортами пшеницы малоплодородные земли северного Полесья. Понимаешь, Сережа… твой отец был очень неожиданный человек. Однажды я взяла больничный – ни с того ни с сего разболелись почки – и сидела дома, пила себе травяную настойку. Так бы мне и сидеть, но нет – решила дописать отчет и пошла в институт забрать кое-какие материалы. Он увидел меня в окно своей пристройки, где электронный микроскоп находился… Ты представляешь на минуточку, какого размера тогда был электронный микроскоп?