Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Том Шиппи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Средиземье, где злодеи обычно не считают нужным скрывать свои намерения, такая попытка придать своим действиям видимость пристойности кажется странной. Однако создается впечатление, что люди Шаркича сами верят своим разглагольствованиям.
«Порядок надо навести, чтобы все вы себя помнили», — говорит главарь охранцев, как будто преследует какую-то цель, а не поступает так просто из ненависти и презрения к Хоббитании. Насколько вообще можно увидеть, создается впечатление, что цель эта состоит в индустриализации, повышении эффективности, рационализации труда — все это до сих пор часто навязывается населению Великобритании. Однако, как показали и события, разворачивавшиеся уже после публикации «Властелина колец», проблема состоит в том, что результатом такой погони за эффективностью часто становится не только бездушие, но и, напротив, снижение той самой эффективности. Зачем людям Шаркича сносить совершенно годные для проживания старые дома и сооружать на их месте уродливые и некачественные типовые коробки, где всегда сыро? Никто этого так и не объясняет, но общая картина уж больно хорошо знакома тем, кто жил в послевоенной Британии, как и разочарование, которое испытали победители, вернувшись домой: их ждали плохое питание, выдача продуктов по карточкам, хронический дефицит и засилье панельных домов и сооруженного наспех муниципального жилья.
Не ново и подозрение в том, что за каждым Лотто Чиреем или домашним тираном стоит некая более зловещая сила, которая в конечном счете порабощает и поглощает всех этих жалких Лотто. В главе «Оскверненная Хоббитания» совершенно точно присутствуют отголоски юношеских воспоминаний и личных переживаний Толкина, особенно связанных с вырубкой деревьев. Впрочем, понятно и то, почему он не хотел, чтобы эти последние главы воспринимались исключительно как аллегория или критика в адрес правительства социалистов в Британии в 1945–1950 годах: это было бы слишком мелкое и преходящее заключение для произведения такого масштаба. Тем не менее как Раммас-Экор служит предостережением о том, что тяга к безопасным решениям может привести к ошибкам вроде линии Мажино, так и «Оскверненная Хоббитания» напоминает о том, что потери и ущерб, вызванные войной, не заканчиваются парадом победы, а продолжаются серостью и нищетой, которые Оруэлл в своем романе «1984», написанном в то же самое время, перенес в будущее под названием «ангсоц».
Саруман и Денэтор: новатор против реакционера
Кроме того, применимость к действительности можно увидеть в образах Сарумана и Денэтора. У них много общего. Например, как я уже неоднократно упоминал, одно из увлечений Толкина было сродни работе антиквара: он показывал, как старинные слова, убеждения и привычки, например игра в загадки, проявляются в наши дни. Но он умел также двигаться в противоположном направлении: брать что-нибудь явно современное и задумываться над тем, каким бы оно могло быть при иных обстоятельствах, в архаичном мире. Так ли уж современно это современное явление? Или оно незримо присутствовало все это время, ожидая, пока его кто-нибудь заметит?
К Саруману эти вопросы относятся в особой мере. Взять хотя бы его имя, которое, как и многое другое у Толкина, началось с филологической загадки. Причем этим вопросом никто до Толкина не задавался, и он нашел на него очень личный ответ. Загадка такая: что могло значить на древнеанглийском слово searu? (Searu — это форма, зафиксированная в западносаксонском диалекте, тогда как на мерсийском, языке Марка — родного для Толкина Западного Мидленда, — это слово не дошло до наших дней, но должно было бы выглядеть как *saru.) Оно сохранилось в нескольких сложносоставных словах и ассоциируется в первую очередь с металлом — кольчуга Беовульфа носит название searonet (searo-сетка) и была создана, как мы знаем, благодаря хитроумному изобретению (orÞanc) кузнеца. Стены датского замка Хеорот в «Беовульфе» соединены searo-bonds (searo-креплениями) — предположительно, железными скобами. Здесь слово searo обычно переводится как «хитроумный», и это соответствует другим примерам его употребления: например, размышления магов называли searoÞonc — «хитроумными измышлениями». Это слово может рождать и зловещие ассоциации, например в составе прилагательного searocræftig или существительного searoniÞ (изворотливый; коварство). Наконец, оно также связано с сокровищами: так, searugimma geÞræc означает «россыпь искусно ограненных драгоценных камней»; а в одном древнеанглийском поэтическом произведении это слово становится глаголом: sine searwade — «сокровище перехитрило хозяина». Как указано в обычных словарях, это означает «покинуло владельца», однако Толкин был скорее склонен считать, что его значение прямо противоположно — сокровище осталось у хозяина, и тот заболел «драконовой болезнью», которая свела в могилу бургомистра Озерного города.
В таком случае «Саруман» может означать просто «хитроумный человек» — в старину именно так и называли магов, так что все сходится. Но за этим можно увидеть, что, по мнению Толкина, древнеанглийское слово очень точно выражало суть сложного явления, для которого у нас теперь нет названия. Что же значит «Саруман»? С одной стороны, безусловно, это изобретательность, развитая до конструкторских навыков. Древень говорит о Сарумане: «В голове у него одни колесики да винтики»; его орки используют в Хельмовом ущелье какое-то вещество, похожее на порох, а потом он пытается разогнать онтов с помощью чего-то вроде напалма или, может быть, Flammenwerfer (огнемета), если вспомнить военную службу самого Толкина.
Само по себе это свойство может быть нейтральным с этической точки зрения, и Толкин всю жизнь питал симпатию к любой творческой деятельности, включая создание Сильмарилов, а также «любовь к прекрасным вещам, сотворенным посредством магии или искусными умелыми руками», «влечение, живущее в сердцах всех гномов», которое на мгновение ощущает и Бильбо в главе 1 «Хоббита». Однако у гномов, как говорится в вышеупомянутом древнеанглийском тексте, эта любовь может вызывать алчность и коварство — «власть богатства над душой», жертвами которой стали Торин и бургомистр Озерного города.
С другой стороны, есть еще одна ассоциация, которая носила для Толкина очень личный характер. В детстве он жил в деревушке под Бирмингемом, которая тогда называлась Сэрхоул (Sarehole), и ужасно боялся мельников, моловших кости на удобрения, — они с братом прозвали их «Белый Людоед» и «Черный Людоед» (см. «Биографию»). Сэрхоулская мельница стала для него символом разрушительной технологии, воплощенным в сценах
