Под властью отчаяния. Часть 1: Химера - Магдалена Уинклер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Полагаю, полиция — последнее, что тебя волнует, — качает головой Ольсен.
— Нет-нет, что ты. Не подумай, я ни в коем случае не считаю, что полиция — это уроды и сволочи, — машет головой Эрика, после чего делает глоток мартини. У неё красные щёки и застывшая улыбка на лице. — Полиция нужна. Столько всяких людей, достигших социального дна. Поверь, я, в силу своей работы, многих повидала. Разных. И такие должны сидеть в тюрьме.
Эрика, наконец, ставит на столик бокал, но теперь берёт в руки всю бутылку. Йенс с интересом наблюдает за тем, как женщина подходит к кровати, на которой он сидит, и плюхается на неё спиной рядышком с ним.
— А полиция наверняка считает, что такие, как вы, должны сидеть в тюрьме, — хмыкает Ольсен.
— В идеале, котик, когда полиция и мафия сотрудничают. В Детройте, кстати, всё именно так и есть, — лениво тянет Эрика. — Полежи со мной.
Йенс послушно ложится рядом с женщиной. До чего докатился? В прошлый раз Ричардсон разбила ему сердце в дребезги, и мужчина был уверен, что даже в глаза ей просто посмотреть не сможет — умрет. А сейчас лежали на одной кровати и обсуждали полицию. Ну пиздец. Впрочем, Йоханесс не жаловался. Ну да, сорвалась. Подумаешь? Может, день плохой был? Она ведь не всегда такая.
— У тебя всё под контролем?
— Конечно! — хихикает Эрика. — Каждая мразь, действующая не в соответствии с моими моральными принципами, окажется за решёткой. Ну или в гробу. В зависимости от обстоятельств.
— А у тебя есть моральные принципы? — усмехается Йенс.
— Совсем меня за злодейку держишь? — Ричардсон пихает мужчину локтем в бок, и тот сдавленно ойкает. — Будешь знать, котик.
— Прости-прости, — ворчит мужчина. — Буду теперь держать тебя за самого доброго человека в мире. Устроит? — он поворачивается на бок, чтобы лучше видеть женщину.
— Держи меня за самого красивого человека в мире, — смеётся Эрика, после чего слегка прикусывает губу, бросая быстрый взгляд на мужчину.
— Я и так держу тебя за самого красивого человека в мире, — вздыхает Йоханесс. — Но ты ведь не только красота.
— А что же я ещё? — она тоже переворачивается на бок, заинтересованно глядя Ольсену в глаза.
— Ты всё, Эрика. Всё самое восхитительное, что есть в этом мире, — он отводит взгляд и хмурит брови. — И яркое солнце, и бушующий шторм, на который смотришь с опаской, и разряд ослепительной молнии, и рыдающее небо, и разноцветная радуга, и плывущие по небу мягкие облака.
Йенс прикрывает глаза, снова чувствуя себя запредельно глупо. Он не может, как ни пытался, перестать быть таким отчаянно влюблённым. А когда влюблён, молчать почти невозможно. Пускай потом будет больно, пускай она растопчет, каблуком своим острым наступит и раздавит, но если сейчас улыбнётся, хотя бы в душе — значит, всё не зря.
Но Ричардсон не улыбается. Она подползает чуть ближе и кладёт руку мужчине на спину, прижимается щекой к груди и пропихивает коленку между его сведённых ног. Обнимает. Как во сне. Обнимает. Йоханесс распахивает широко глаза и сдавленно ахает. Он чувствует себя подстреленным зверем. Только вместо дикой боли в груди от смертельного ранения ощущает эйфорию. Обнимает в ответ, утыкается носом в шелковистые волосы — пахнет всё теми же розами. Прикрывает глаза и чувствует, что ещё немного — и расплачется. Эрика. Э р и к а. Е г о л ю б и м а я.
— Нарисуешь мне ещё что-нибудь? — бормочет Ричардсон, потираясь щекой о его грудь.
— Нарисую. Всё, что захочешь, нарисую, — сдавленным голосом тихо отзывается Йоханесс, не открывая глаза. Он целует её в макушку, прижимает ещё сильнее, словно боится, что сейчас всё исчезнет.
Плевать, если завтра пошлёт нахуй его. Плевать, если обматерит и опять назовёт ничтожеством. Плевать даже, если перестанет выходить на связь. У Ольсена в груди всё болит и ноет, место, к которому она прижимается щекой — горит. Чувств так много, что физически больно. Значение имеет лишь этот момент. Один момент, ради которого можно жить дальше.
— Я не хочу сегодня спать с тобой, — хнычет Ричардсон. — Можем просто полежать?
— Конечно, — шепчет Йенс в ответ.
— У тебя так быстро бьётся сердце.
Ольсен больно сжимает веки, чувствуя, как мокнут глаза. Конечно, у него быстро сердце биться будет. Потому что влюблён до невозможного. Потому что когда ещё будет такая возможность — просто сжимать в объятиях любимую женщину и представлять себя любимым тоже?
— У меня тахикардия просто, — смущённо ворчит мужчина, снова целуя Эрику в макушку, и женщина заливисто смеётся.
•••
— Мистер Эдвардс, так нельзя, мисс Ричардсон будет очень злиться, — лепечет тоненькая девушка с регистратуры, на своих высоченных каблуках едва поспевая за широким шагом высокого мужчины.
Кристиан в ответ лишь махнул рукой. Плевать ему хотелось на то, что любимая жена будет злиться, сейчас его волновала лишь собственная агрессия, растекающаяся ядовитым соком по венам. Эрика — женщина талантливая и крайне аккуратная, если, конечно, она того захочет. Ей не трудно сделать так, чтобы муж никогда в жизни не узнал о её бесконечных изменах, о любовниках, о местах, в которых она с ними встречается. Ричардсон хитрая и непредсказуемая, держит полицию на длинной звонкой цепи, её идиоты-мафиози дышат только по её приказу. И Кристиан и впрямь должен поверить в то, что его драгоценная жена не способна скрыть измену?
Впрочем, разумеется, если бы и Эдвардс хотел это прекратить, то давно бы уже это сделал. Была бы его женой какая-нибудь другая женщина, то приструнить и подчинить её было бы куда проще, но Крис понимал, что подобного и не могло случиться: его супругой было суждено стать именно Ричардсон. И терпел. Терпение — вещь не постоянная, иногда тоненькая ниточка рвалась, и приходилось её восстанавливать. Благо, вариантов сорвать злость было полно.
Сейчас мужчина тоже чувствовал, как ниточка терпения начинала рваться. Иногда у Кристиана возникало ощущение, что некоторые мужчины Эрики — это насмешка над самим Эдвардсом, попытка его задеть. Конечно, в таких случаях гангстер весьма охотно отвечал на провокацию: злился, бесился, раздражался и взрывался от переполняющих его эмоций. А Ричардсон словно этим наслаждалась.
Но когда её измены смещались с изначального ракурса и целиком и полностью утрачивали идеи насолить мужу, Кристиан становился предельно холодным. Потому что
