Муж и жена - Тони Парсонс

Вокруг не было никаких посетителей. И все врачи и медсестры куда-то разошлись. Грудь с опухолью отрезали, и считалось, что операция прошла успешно.

Мне объяснили, что будет происходить потом. Сначала химиотерапия. Потом радиотерапия. После химиотерапии у мамы, возможно, выпадут волосы и ее может тошнить. Радиотерапия может вызывать зуд, покраснение кожи, как при сильном солнечном ожоге. А перед всем этим она, проснувшись, почувствует боль в руке, онемение конечностей и тошноту. Рана, там, где отрезали опухоль, убивавшую ее, будет болеть и долго заживать.

Врачи сказали мне то, что мама никогда бы не сообщила мне. Что она не сможет носить бюстгальтер. Пока нет. Рана слишком свежая. Казалось, что все, связанное с этой болезнью, было направлено на то, чтобы заставить маму перестать чувствовать себя полноценной женщиной.

Когда все разошлись: оптимистично настроенные врачи и жизнерадостные медсестры, любезный онколог, добродушный хирург и приветливый анестезиолог, — я разрыдался, потрясенный тем, через что маме пришлось пройти и что ей еще предстояло перенести.

Даже если ей удастся победить болезнь, даже если она выживет.

— Я так люблю тебя, — шептал я, произнося слова, которые мы оба стеснялись бы услышать, если бы она бодрствовала. — Ты этого не заслуживаешь, мама. Только не ты. Никто не заслуживает.

Я просидел там часы. Она не очнулась в воскресенье. Казалось, что этот сон будет длиться вечность, как в волшебной сказке. Когда я уходил, за плотными шторами этой маленькой палаты угасал весенний день. И только когда я искал свою машину на стоянке, я вспомнил, что пропустил назначенное свидание.

Мне всегда нравились фонари на Примроуз-Хилл.

Это фонари старого типа, похожие на те, что стали так популярны в викторианскую эпоху. Высокие черные столбы и светильники с толстыми стеклами. Они выглядели как призраки прошлого, времен Шерлока Холмса и Ватсона, периода густых туманов и буксиров на Темзе.

Когда я приехал на Примроуз-Хилл, фонари еще не зажгли. Дни становились длиннее, но ночь все равно скоро вступит в свои права, и они загорятся.

Толпы людей редели. Становилось слишком темно для игры в мяч, ухоженные собаки уже устали гулять, а молодые влюбленные направлялись под руку ужинать в Кемден-таун, а может, в Свис-коттедж. Я решил быстро пройтись до вершины холма, а потом вернуться домой.

Парк на Примроуз-Хилл разбит на возвышенности, откуда можно увидеть и Лондонский зоопарк, и раскинувшийся вдалеке Риджент-Парк. А еще дальше Вест-Энд, Сити и лондонские доки. Позади на холме темнели деревья. Я смотрел на свой город, пока день медленно превращался в ночь. В небе появились звезды. В мегаполисе начали зажигаться огни.

И тут я увидел, что она поднимается по склону, направляясь ко мне. Ее симпатичное лицо выглядело усталым. Она, казалось, шла целый день. Шла с тех самых пор, как мы условились встретиться.

— Извини, Казуми, я немного опоздал.

Она подошла ко мне, тяжело дыша. Потом Казуми тряхнула головой, и я не понял, хотела ли она сказать, что ей все равно, или у нее просто нет слов от гнева. После этого она взглянула на меня, и я сразу все понял.

Потому, что она хотела сказать: «Поцелуй меня, глупый».

И я поцеловал.

И в этот самый момент во всем городе и по всему Примроуз-Хилл внезапно зажглись фонари.

III

Самая лучшая девушка за всю мировую историю

23

— Виагра, — предложил Эймон, хотя я его не спрашивал. — То, что нужно для мужчины, у которого есть жена и любовница. То, что тебе нужно, Гарри. Виагра. Изумительное средство. Хотя, конечно, ты знаешь, что с возрастом все меняется.

Но мне не нужна виагра. Потому что для мужчины с женой и любовницей секса у меня было на удивление мало.

Конечно, можно было представить, что я разбрасывал свое семя повсюду, перескакивая из супружеской постели в койку к любовнице и назад. Однако Сид перебралась в отдельную спальню. Мир, в котором жили мои родители, вывернулся наизнанку. Для них не существовало секса до женитьбы, а для меня его не было после.

У нас образовались отдельные комнаты, потому что я обычно ложился далеко за полночь, а Сид вдруг стала отправляться спать с чашкой ромашкового чая сразу после вечерних десятичасовых новостей. Мы с Сид оба обвиняли свою работу, потому что это гораздо проще, чем признать, что наши разногласия зашли слишком далеко. И дело осложнялось вовсе не напряженными графиками работы.

Теперь, когда Сид отказалась продавать Люку Муру свою компанию «Еда, славная еда», он стал все время давать ей заказы. Она стала готовить для многочисленных совещаний с завтраком для бизнесменов из Сити и Вест-Энда, которые употребляли с утра круассаны, булочки с изюмом и шесть разновидностей рогаликов. Моя жена рано ложилась спать по вечерам, а я задерживался допоздна на студии, помогая Эймону возобновить сатирические выступления.

Теперь, когда с телевидением было покончено, Эймон решил вернуться к тому, с чего когда-то начинал, — к индивидуальным эстрадным номерам, которые он не исполнял уже много лет. Он даже хотел выступать без микрофона. Никто в данный момент это не финансировал, и мой накопительный счет постоянно уменьшался. Но мы оба понимали, что это единственная возможность вернуться.

Эймон выступал в маленьких клубах, почти подвалах, где нам следовало просто прийти к началу представления. И я видел, как этот актер-комик лелеет мечту о настоящей сцене так же, как клоун мечтает сыграть Гамлета.

Именно здесь он проходил серьезное испытание. Испытание своего ремесла нервами, пьяными зрителями, когда все на пределе. Так что мы с ним проводили ночи напролет в затхлых подвальчиках. Иногда он выступал хорошо, иногда не очень хорошо, но всегда был гораздо смешнее, чем его оппоненты. «Не встречались ли мы с вами в медицинском институте? Вы тогда сидели в заспиртованной колбе». А я думал, сможет ли он работать без поддержки телесуфлера, выпускающей группы и допинга в виде дозы кокаина.

Возвращение Эймона на эстраду требовало от меня полной самоотдачи и времени. Ну, может, не такой уж и полной самоотдачи и не всего времени. Иногда я говорил Сид, что встречаюсь с Эймоном, а сам шел к Казуми. Даже когда я ничего ей не говорил, казалось, что ей уже теперь все равно.

Я поздно уходил, а моя жена уходила рано. И мы оба знали, что за этим стоит нечто большее, чем работа. Она часто и подолгу разговаривала по телефону со своими сестрами и мамой, которые жили в Штатах, потому что — я только догадывался, но думаю, что правильно, — идея возвращения домой сформировалась окончательно в ее голове. Нашей проблемой, которая возникла у меня и моей жены, являлось то, что мы оба не представляли себе нашего совместного будущего. Мы все еще любили друг друга, но общались при этом чрезвычайно вежливо и официально. И это разбивало мне сердце. Мы не могли понять, каким образом сможем наладить наши отношения.