Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

- Я нынче огорчился, - пожаловался гольд, - сын у попа учится, а сам его боится. Жалуется, что поп по рукам линейкой больно бьет, - продолжал Удога. - Но я рассудил, что хотя и тяжело ему, а пусть учится. Грамота пригодится. Хотя и обижает поп ребят, но все же учит. Сын-то по-русски читать умеет.

Старик слез с подводы и зашагал рядом с Егором.

- Конечно, если бы я русским стать захотел, тогда бы проще - ушел бы в вашу деревню. Вон дочь живет с Иваном. И я бы дом построил. Не прогнали бы. Но я, видишь, своего бросать не хочу. Ведь я сам грамоте учен, когда у Невельского в экспедиции был. Тогда мы хотели всех своих учить.

"Дочь-то с Иваном, да надежен ли Иван?" - подумал Кузнецов.

Чувствуя, что Егор слушает с охотой, гольд оживился и стал вспоминать:

- Жил Невельской в Николаевске. У нас пост был как крепость: городьба из кольев, флаг висел, пушки были. Оттуда офицеров посылали по всему краю, снимали планы, реки мерили. Потом сверху сплав с войсками спустился. Сам Муравьев ехал. Тогда все узнавали, где уголь, где золото, куда какой рекой проехать можно, где хорошая гавань. Невельской - так тот, бывало, голодный, больной, а едет и маршрут чертит на бумаге. Себе никакой выгоды не получал. Говорил, что так нужно. И мы с ним себя не жалели. Гиляк Позь был, чуть не помер, голодный вел экспедицию через Сахалин, уголь искали. Я лоцманил на сплаве. Довел до Николаевска корабли. На Императорскую гавань ходил. Бывало, Невельской рассказывал нам, в каких бухтах порты можно устроить, где дороги проложить, в какие страны ездить. Мост, говорил, на Сахалин можно перекинуть с мыса Погиби через пролив, там ширина верст семь, как Амур. Говорил, машиной можно возить людей. Говорил, можно канал прорыть из Кизи к морю. Мы старались, железо искали... Ради такого дела ничего не жалко было. А теперь словно все забыто... Вот так, - покачал головой Удога и задумался. - Помню еще, как брат Савоська на пароходе из Николаевска в Бельго приехал. Пароход был хороший, бегал быстро, русские сами построили его на Шилке. Теперь пароходы из других стран привозят, собирают в Николаевске, а Невельской говорил: "Можно бы своей силой здесь корабли делать". Пароход гремит, дымит, вся деревня разбегается, бабы ребятишек хватают, в тайгу гонят. Люди на лодках выезжают, хотят в пароход стрелять из луков. А Савоська стоит на мостике... Люди наши как увидели его - обомлели.

Старик довольно засмеялся.

- Я объяснил им, какой пароход, из чего сделан, сказал, что не надо бояться. Я бы и сейчас мог таким делом заняться. Людям бы все рассказывал, учил бы их... Повел бы экспедицию в тайгу или на море. Силы есть!

Удога заехал к дочери, но гостил недолго.

Возвратившись в Бельго, он все еще вспоминал Невельского, как тот много работал и ничего за это не получал. Удога подумал, что и попу нечего зря корыстничать. Он твердо решил не давать ему ничего за учение сына.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Мужики артельно строили баню. Бревна носили на руках в распадок.

- Тимошка, у тебя силы нету. Такого бревна один не можешь сдержать, спотыкаешься. Ну-ка, Пахом, подхвати, подсоби! - говорил Егор.

Тимошка виновато кривился, тужился.

- Не надорвись... Лучше не хватайся один.

- Силин, почему у тебя такое прозвание? - приставал после работы Бердышов. - В шутку, что ли, дали?

- Я откуда знаю! Есть имя такое - Сила. Вот я - Силин. Бывает же Иванов! Че ты вяжешься? А ты пошто Бердышов?

- Кто-то из дедушек у меня со старинным оружием воевал, с бердышом. Вот Кузнецов, так понятно. Сказывают, на Урале железо добывают, а у него кто-то в роду ковал, кузнечил. А уж Силиных должна быть порода из себя видная.

- Эх ты, гуран! - огрызнулся Тимошка.

- Какой же я гуран? Гураны с рогами.

- Эвон почта идет, колокольцы звенят. Эх, поехал бы я по всей земле глядеть, где что есть! - вздохнул Силин.

- Доехал бы до своей деревни, откуда вышел на Амур, - с горестной усмешкой молвил Пахом.

С открытием почтового тракта опять веселей стало в Уральском. Летнее движение по реке не касалось крестьян. Лишь изредка приставали к берегу пароходы и баржи. А зимой каждый проезжий останавливался погреться или заночевать, беседовал, рассказывал новости.

Три подводы с грузом и сопровождающими солдатами поднялись на берег. Один из приезжих, скинув шубу, объявил мужикам:

- Я являюсь посланным из канцелярии окружного начальника для производства переписи живности. - У приезжего было острое веснушчатое лицо и вздернутый нос. - Извольте мне соответствовать!

- Ах, пострел!.. - пробормотал дед Кондрат. - На что ж тебе наша живность?

- Я тебе не позволю со мной так разговаривать, - строго сказал писарь и, подумав, добавил с обидой: - Про то я могу рассуждать.

Остаток дня писарь отдыхал у Бормотовых. Почта ушла.

Писарь объявил, что есть распоряжение с этого года начать взыскивать с переселенцев ссуду, выданную им для обзаведения на новых местах.

На другой день писарь ходил по домам, производя перепись коров, лошадей и свиней.

- А медведя-то? - спрашивал Тимошка. - У нас хорошие медведи, умные. Вот у Кузнецовых Михайло-то: он бревна колет и воду таскает. Запиши-ка.

- Кто это? - переспросил писарь, прослушавший начало рассказа.

- Медведь-то.

Писарь позеленел от злости, но не нашелся, что ответить.

- Вот и церковь построили... Теперь податью поплатиться велят, замечала Аксинья. - Все, как в Расее.

- Ладно еще, лекаря не прислали, - говорил Пахом. - У нас в Расее лекарь ездит, так его просто нельзя принять. Ему перво-наперво подай кушать. А чем его кормить? Ему наука не дозволяет кушать с нами, ему надо на особицу. А у нас дома последние годы и куры-то передохли. А хлеб с гнилушками если подать - кинет. В нашей стороне бедная жизнь.

- Верно, в Расее лекарь, - согласился Егор. Последние дни, что бы ни делал Егор - молотил ли, ездил ли по дрова, - картины прошлой жизни вставали в его памяти. Вспомнил он, как на старом месте приезжали писарь и лекарь. - А то приедут из уезда и начнут назначать - то не смей, это не моги, сюда не ступай!.. А тут уж такой прижимки нет.

- Как-то наши там поживают? Ох-хо-хо!.. - вздохнул дедушка Кондрат, явившийся, как и другие мужики, к соседям, где "стоял" писарь. На этот раз и старик, не в похвалу старой жизни, сравнил ее с новой. - Кланялись нам... Каторга-то поклон принесла. Душа болит. Мы наладились, а они все горе мыкают.

Писарь целый день сидел на лавке, ожидая почты, чтобы ехать дальше.

- Давай-ка пиши нам письма, - молвил дед. - Тебе за это дадим на водку.

Курносому писарю и самому надоело бездельничать. Он переписал живность, больше не стало повода бранить мужиков, и писарь поник, заскучал. Ему хотелось бы выпить, но до сих пор не было предлога потребовать с мужиков водки. "А теперь у меня есть право", - размыслил он и быстро, приказав подать водки, достал бумагу и чернильницу.

Щурясь и клоня голову набок, любовался своим почерком. Писал он с явным презрением к мужикам, как будто не то важно было, что они говорят, а то, как ловко и с какой манерой водит он пером по бумаге.

Вскоре он опьянел и улегся спать.

"Вот таких-то в Расее хватает, - подумал Егор. - Надо бы и от этого отбиться, Ваську бы грамоте как следует обучить..."

Ночью пришла почта. Писарь уехал вниз, а письма остались недописанными.

Егор выехал с почтой вверх: была его очередь ямщичить. На Быстрый Ключ следовало поспеть к солнечному восходу.

Егор замечал, что в эту зиму из Николаевска стали возить много казенных грузов. Раз от разу обозы проходили все длинней, все больше требовалось лошадей и ямщиков, а самой почты часто в кошевках совсем не было.

Ночь стояла морозная и звездная. На Эккский станок, где был новый телеграф, совсем не заезжали. Сопровождающий после Экки пересел к Егору в кошевку и закурил, сидя спиной к ветру. Это был усатый пожилой человек. Он жаловался, что работы стало больше, что морской порт из Николаевска хотят переводить, и разные грузы перебрасывают оттуда во Владивосток и Хабаровку, и что со временем, видимо, вся жизнь перекинется с низовьев Амура на юг, в Приморье, где земля мягче, где теплей и лучше растут хлеба. Сопровождающий мечтал построить во Владивостоке домик.

- Надоело ездить, - говорил он.

К восходу прибыли на Быстрый Ключ. На устье протоки, бежавшей из таежного озера, на низкой релке среди рубленой тайги стояли три избы переселенцев и почтовый станок. Почта пошла дальше. Егор простился с разговорчивым сопровождающим, покормил коней и после обеда пустился в обратный путь.

Не доезжая мыса, за которым скрылось Уральское, он свернул к Экки. Навстречу ехал поп на лошади. Егор поздоровался с ним. Священник часто посещал эккский телеграф, посылал посылки попадье в Николаевск.

Солнце шло к закату, но сияло ярко. Повсюду, куда ни кинь взор, горели свежие снега.

Под боком сопки приютился бревенчатый дом на высоком кирпичном фундаменте. От станка по обе стороны выбежали по просеке столбы, тянулись звеневшие провода. Тут был строгий казенный мир.