Драконы - Джонатан Стрэн

Гертруда посмотрела на него и что-то сказала. «Дракон, — без труда прочитал по губам Глассоп. — Вы видите дракона?» Она взяла смычок, высоко подняла его и указала в зал. «Я сошла с ума? — прочитал Глассоп. — Это дракон?»

«Нет. Нет, вы не сошли с ума, — ответил Глассоп, покачав головой, затем кивнул. — Да, это дракон». Он повторил движение дважды, чтобы быть уверенным в том, что она поняла его правильно. Гертруда вздохнула, пожала плечами, снова подняла смычок. «Мы единственные? — спросила она. — Кто его видит? Кто видит дракона?» Глассоп пожал плечами. Откуда он мог знать? Ему было и без того нелегко поверить своим глазам, некогда было рассматривать окружающих. «Не знаю», — одними губами произнес он. Теперь настала очередь Гертруды пожимать плечами, затем она перевернула страницу, словно заканчивая разговор. Да, вот что бывает, когда чистая любовь настигает тебя и возрасте шестидесяти семи лет. Если ему повезет, он, подобно греческому философу, вскоре вырвет чудовище у себя из груди. Ну а пока разговор с Гертрудой, на которую была направлена его пылкая, хотя и бесплодная страсть, убедил его в том, что он не сошел с ума, что он действительно заметил дракона в проходе между рядами. Возможно, другие тоже его заметили. Возможно, весь оркестр прекрасно понимает, что происходит, но сохраняет полное спокойствие. Таковы были участники Симфонического оркестра Тарритауна. Они прошли через множество жизненных бурь, лишились родины, всего, что имели, и для двух третей музыкантов дракон в концертном зале представлял отнюдь не главную проблему в жизни.

— Сейчас неплохо, — сказал Фалкс. — Попробуем еще раз. С начала третьей части, пожалуйста. Помните, что, если мы будем играть последнюю часть атгакка[14], вы должны заставить слушателей почувствовать переход. Воан Уильямс умер через три недели после премьеры, в ночь перед тем, как была сделана запись Боулта. Мы должны постараться не последовать его примеру.

Глассоп приложил скрипку к подбородку, прислушался к малому барабану Баметга, глядя на Леонарда Целлера, который выводил первые фразы на кларнете. Каким был для Воана Уильямса тот последний год, размышлял Глассоп. Восемьдесят шесть лет, и он все еще писал симфонии… Видел ли он драконов? Английская музыка полна рвов с водой, замков, рыцарей и единорогов, и, разумеется, там есть место и для дракона. У чехов — гоблины и водяные духи, у скучных скандинавов вроде Шмитта — в основном гномы. Но драконов трудно приписать какой-то одной нации, как большинство мифологических существ. Глассоп, повинуясь дирижерской палочке Фалкса, вступил в игру и начал свою сумрачную мелодию.

Внезапно дракон встал на четвереньки и заревел, затем поднял передние лапы и оказался на удивление высоким — наверное, в половину высоты потолка. Рев его был странно тонким, словно трель флейты, такой не ожидаешь услышать от страшного чудовища. Однако он заставил духовые смолкнуть, и Соломон, не успев поднять флюгельгорн, выронил его. Теперь уже было очевидно, что дракон видим: все члены Симфонического оркестра Тарритауна явно заметили его. Можно даже сказать, внимание музыкантов было приковано к происходящему. Фалкс оглянулся, уставился в зал, затем резко развернулся лицом к оркестру.

— О боже! — выговорил он. — О боже, какой он большой! — Он схватился за грудь, постучал по ней, выронил палочку. — По-моему, я сейчас упаду в обморок, — пробормотал он. — Это ужасная, жуткая неожиданность.

Дракон подошел к краю сцены и устроился на полу прямо под вторыми скрипками; ближе всего к нему оказался Глассоп. Сидя на четвертом месте с внешней стороны, Глассоп получил самый лучший обзор: он мог смотреть прямо в глаза монстру и одновременно перед ним открывался хороший вид на зал и оркестр.

— О боже! — воскликнул Фалкс, бросаясь сначала вправо, затем влево. — Никогда не видел ничего подобного.

Он упал на колени, пополз по сцене, нашел свою палочку, затем на четвереньках протиснулся под стульями первых скрипок и исчез за занавесом. Со стороны басов и двух первых скрипок, сидевших в конце ряда, раздались восклицания ужаса, затем они вскочили и последовали за Фалксом — возможно, проверить, жив ли он; но остальные сидели спокойно. Глассоп рассматривал дракона, огромного, милого крокодила с большими внимательными глазами и каким-то особенным добродушным изгибом рта. Животное дохнуло на них, и до Глассопа донесся аромат цветов — сладкий, давно забытый запах.

О, какое удивительное событие! — произнес зачарованный Шмитт, двумя руками прижав к животу скрипку и не сводя взгляда со сказочного чудовища. — Магия, — сказал он таким тоном, словно только сегодня утром вернулся из страны фьордов Это магия.

Глассоп медленно, осторожно положил скрипку на пол. «Магия, — подумал он, — Шмитт прав. Это действительно похоже на магию». С его места животное казалось огромным, но почему то не страшным: Оно мирно дышало, распространяя запах цветов, и, когда Глассоп протянул руку, чтобы потрогать чешую, дракон мягко лизнул ему руку, внимательно глядя на него. Гласит почувствовал, как его наполняет странное, чудесное чувство покоя.

Он осторожно поднялся, стараясь не споткнуться о скрипку, заводскую имитацию Амати, которая стоила не больше двенадцати сотен долларов, но с которой у него были связаны кое-какие воспоминания, подошел к дирижерскому пульту и осторожно, на негнущихся ногах, поднялся. Весь Симфонический оркестр Тарритауна — пожилые мужчины, старики, женщины средних лет, несколько человек неопределенного возраста и, разумеется, его возлюбленная Гертруда, уставшая от жизни, — уставились на него. Несколько человек из ряда первых скрипок последовали примеру Фалкса, среди деревянных духовых и басов тоже виднелись пустые места, но большинство из семидесяти трех членов оркестра остались на месте. Глассоп обнаружил, что испытывает странную, могучую радость, — такое чувство не посещало его уже много лет. В поисках поддержки он взглянул на дракона, который, наклонив голову, позволял Шмитгу чесать себя и что-то шептать на ухо, затем на Гертруду, одарившую его своей самой преданной улыбкой, как в кафе, а потом обратился к оркестру.

— В возрасте восьмидесяти шести лет, — начал Глассоп, — Ральф Воан Уильямс, великий британский композитор, которого Колин Дэвис находил старым маразматиком и сравнивал с мешком кирпичей, пережил чудеса, видел чудеса, и на восемьдесят седьмом году он написал самую прекрасную из своих девяти симфоний и дожил до премьеры. Он слышал чудеса, видел драконов, видел этих прекрасных мифических существ в своем сознании и писал яростные и юмористические строки. Разве мы можем довольствоваться меньшим? Приближаясь к старческому маразму, можем ли мы требовать от себя меньшего, чем требовал Ральф Воан Уильямс?