Кинокомпания Ким Чен Ир представляет - Пол Фишер

Электричество в жилые дома теперь подавалось по расписанию и нормировалось. На эти краткие часы раз в день или в несколько дней люди – особенно молодежь, порой человек по тридцать или сколько влезет – собирались в квартирах, где были видео– или DVD-плейеры, запирали дверь, задергивали шторы и смотрели кино, сколько успевали: южнокорейские мыльные оперы, старые американские фильмы, китайскую классику, гонконгские боевики. Иногда полиция вырубала электричество до срока, зная, что без электричества из плейеров не извлечь кассет и дисков, а потом устраивала рейды и забирала всех, у кого в плейере застряло иностранное кино. Контрабандистов и торговцев дисками арестовывали и казнили. Ким Чен Ир объявил, что наплыв иностранной культуры – диверсия ЦРУ с целью дестабилизировать Корейскую Народно-Демократическую Республику. «Всевозможными уловками и ложью империалисты и реакционеры парализуют здравое мышление масс, распространяя среди них буржуазно-реакционные идеи и гнилые буржуазные привычки, – провозглашал он в своем выступлении перед членами партии. – Что будет, если мы поддадимся, если мы не преградим путь обычаям, которые сеют эти негодяи?.. Мы не сможем ценой жизни своей защищать вождей революции и придерживаться принципов социализма». Любой, кто продает, покупает или смотрит иностранное кино либо телевидение, постановил Ким Чен Ир, сотрудничает с «марионетками, подконтрольными ЦРУ и плетущими коварные заговоры с целью обелить империалистический мир этими диверсионными материалами».

Но противозаконные и рискованные частные киносеансы продолжались. Северокорейцы теперь иначе смотрели не только на то, что предлагал им кинематограф, но и на то, какой может и должна быть их жизнь. С появлением иностранного кино местное, застрявшее в середине восьмидесятых, лишилось зрителей. За какую-то пару лет самый мощный пропагандистский инструмент Ким Чен Ира безнадежно устарел.

Между тем северокорейские киностудии продолжали штамповать новые фильмы – так они, во всяком случае, говорили. В 1988 году заместителя директора Чхве Ик Кю вернули из ссылки и снова назначили замдиректора Отдела пропаганды и агитации. Все 1990-е его контора утверждала, что «Корейская киностудия» снимает по тридцать фильмов в год, но в 2000 году было ясно, что на студии уже несколько лет никто не работает. Люди затруднялись ответить, какие местные фильмы посмотрели за последнее время, и вспоминали разве что «Колокольчик»[40], снятый в 1987-м. В первые годы XXI века попытались было скопировать «Титаник», но вышла катастрофа (что вполне логично). Ныне северокорейским кинематографистам рекомендуют «снимать больше мультиков!». Анимация дешевле, ее проще контролировать, и прекрасно обученные выпускники пхеньянских вузов не останутся без работы.

А кроме того, теперь постановка творится не на экране, а в зрительном зале. Дипломаты и туристы, приезжающие в Северную Корею, смотрят, как в метро исключительно для иностранных гостей запускают поезда. Чтобы создать иллюзию свободной торговли, возводятся фруктовые, цветочные и продуктовые ларьки. Для приезжих, которых беспокоит религиозная нетерпимость Пхеньяна, выстроены образцовые церкви, где проводятся показушные христианские службы. И каждый год телевидение по всему миру транслирует «массовые игры» «Ариран», организуемые недавно назначенным министром культуры Чхве Ик Кю, – демонстрацию верности, единства, терпения и военной выправки северокорейского народа. Люди по-прежнему обязаны под угрозой ареста каждое утро благодарить Ким Ир Сена и Ким Чен Ира за пищу, хотя Ким Ир Сен уже умер, а никакой пищи нет.

Сплошной абсурд. Сплошная липа. Но это неважно. Северная Корея, спродюсированная Ким Чен Иром, превратилась в государство-театр: ритуализованная жизнь, система символов, спектакли и трюки поддерживают авторитет и легитимность режима, который на самом деле не располагает ни тем ни другим.

Творится революция. Спектакль нельзя прекращать. Экраны не должны потемнеть.

32. Звезды и полосы

После дерзкого венского побега Чхве проспала четыре дня. Пока она отдыхала, муж за ней присматривал. Впервые за тридцать лет совместной жизни он стряпал для нее, а не наоборот. Неделю агенты ЦРУ перевозили их с одной конспиративной квартиры на другую – проверяли, нет ли северокорейской слежки. У американского посольства шныряли какие-то подозрительные азиаты; после задержания австрийские полицейские нашли у них пистолеты. Американцы рассказали Сину и Чхве, что, по слухам, Ким Чен Ир обещал за их поимку полмиллиона долларов. Наконец, однажды утром им выдали традиционное ближневосточное платье – оно покрывало обоих с головы до ног, а у Чхве к тому же скрывало пол-лица. В этих маскировочных костюмах их отвезли в аэропорт и в компании вооруженного охранника посадили в самолет до Вашингтона, округ Колумбия.

Как многие кинематографисты, Син Сан Ок и Чхве Ын Хи грезили о Голливуде. О Рестоне, штат Вирджиния, они не грезили.

Политическое убежище им дали при условии, что они расскажут ЦРУ о Ким Ир Сене, Ким Чен Ире и Северной Корее все, что смогут. Американская госбезопасность впервые заполучила надежных свидетелей, осведомленных о поведении и привычках Кимов. Так что по прилете в Америку нашу пару поселили неподалеку от Вашингтона в трехэтажном доме в Рестоне, снятом на деньги налогоплательщиков, и вместе с ними жили ЦРУшные телохранители.

Не совсем та свобода, о которой они мечтали, зато безопасно. Рестон – плановый город, построенный в 1960-х магнатом недвижимости Робертом Э. Саймоном исключительно на средства, вырученные от продажи фамильной драгоценности – «Карнеги-холла». Здесь симпатичные дома, велодорожки, теннисные корты, поля для гольфа, бассейны, зоопарк, две художественные галереи, исторический музей и прокат лодок на озере Фэрфакс. И здесь Син и Чхве наконец-то воссоединились с детьми. Дочь счастливо вышла замуж в Сеуле, а вот Чон Гюн, которому уже исполнилось двадцать три, переехал к родителям. Последний раз Чхве видела его подростком с брекетами. Теперь у него было длинное худое лицо, и держался он прохладно. Пока Син и Чхве жили в Северной Корее, он из газет узнал, что был усыновлен; родителям не представилось шанса сообщить ему самим в подходящем возрасте, как планировалось.

Выяснилось, что О Су Ми развелась с мужем-фотографом, бросила кино и борется с наркозависимостью, поэтому к Сину и Чхве приехали и двое детей О Су Ми от Сина – тринадцатилетний Син Сан Гюн и десятилетняя Син Сын Ни. У Чхве за восемь лет накопилось много нерастраченных материнских чувств, и она как-то умудрилась сплотить всех этих людей в одну семью. Обстановка в доме царила странная и порой абсурдная. Агенты ЦРУ жарили на всех стейки во дворе или в честь шестидесятого дня рождения Сина возили все семейство на пароме в Джеймстаун и колониальный Уильямсберг.

Син и Чхве были заняты: давали серию интервью «Вашингтон пост» и по-корейски писали мемуары – девятисотстраничный том вышел в Корее в 1988 году. Поначалу книга продавалась великолепно, но исчезла из поля зрения, едва поугас интерес журналистов, больше не переиздавалась, и на английский ее так и не перевели. Увы, 2,2 миллиона долларов с австрийского счета, на которых Син (считая, что за любимым руководителем должок) надеялся выстроить свою карьеру в Голливуде, забрали власти Австрии, поскольку Ким Чен Ир задолжал и им.

Син и Чхве получили американское гражданство, и, по просьбе Чхве, наконец поженились как полагается в итальянском посольстве – ЦРУ сочло, что там безопаснее всего. Син был в смокинге, Чхве – в белом кружевном платье и платке. Обоим шестьдесят. Они вместе прославились, вместе обеднели, вместе усыновляли детей и снимали кино, общались с президентами и диктаторами, женились, разводились, снова женились, пережили похищение и тюрьму.

– Спасибо, что ты был упрям, когда мы начали встречаться, – сказала госпожа Чхве мужу. – Если учесть обстоятельства, это было храбро – выбрать меня.

– Ничего не храбро, – ответил Сии. – Просто ты была так прекрасна, что у меня и выбора не оставалось.

Чхве готова была довольствоваться тихой жизнью жены и матери – просто знать, что дети с ней и можно уходить когда вздумается, идти куда вздумается и делать что вздумается. Но ее муж рвался в Калифорнию. Он хотел работать.

– Мы не для того сбежали, чтоб жить тут как мертвецы, – неугомонно ворчал он.

– Тебе сколько лет-то? – спрашивала Чхве.

– А сколько мне лет?

Вся последняя глава жизни Сина – повесть о глубокой досаде.

– Вот бы я был лет на десять моложе, – сетовал он. – Жалко, что я плохо говорю по-английски.

Те, кто брал у него интервью в последние годы, не раз отмечали, что лишь об одном Син не желал говорить – о жизни в Вирджинии. О тюрьме – пожалуйста; о Ким Чен Ире – сколько угодно; но о том, что он живет в большом доме за чужой счет и не снимает кино… тут Син лишался дара речи.