Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Заходи как-нибудь, Сет. Когда будешь навещать отца. 338, Гроув.

— Ради этого стоило ехать сюда, — говорит он и смотрит на меня.

— Все будет хорошо. У тебя надежная репутация, и у меня тоже.

— Тогда, может быть, в этот уик-энд?

— Ты можешь и не застать нас. Мы иногда уходим гулять, и нас не бывает дома по нескольку часов кряду.

— Тогда в другой день.

Я быстро обнимаю его. Будучи на полфута ниже, мне приходится слегка закинуть голову, чтобы посмотреть Сету в лицо. Теперь я знаю, что была права, когда он впервые встал в зале суда и мне показалось, что я заметила в нем какую-то внутреннюю надломленность. Опустошенность. Боль. У входа для судей я расстаюсь с ним и произношу при этом наш старый девиз: «Ты хороший человек, Чарли Браун!»

Апрель 1970 г.

Сет

На третьей неделе апреля в совете университета начались слушания по делу Эдгара. Ему грозило увольнение с волчьим билетом. Заседания начинались в четыре часа дня и заканчивались в десять вечера, так чтобы члены ученого совета успели прочитать свои лекции и нормальному ходу учебного процесса не чинилось никаких помех. После того как вечером объявлялся очередной перерыв, супруги Эдгар и их адвокаты оставались на совещания, которые обычно затягивались далеко за полночь. Они обсуждали тактику и стратегию защиты и делились информацией о свидетелях, которым предстояло выступать. Эдгар и Джун редко приходили домой раньше двух, а то и трех часов ночи, то есть всего за пару часов до того, как я должен был вставать, чтобы ехать в редакцию «Афтер дарк» за журналами и развозить их по торговым точкам. В результате я стал забирать Нила к себе и укладывать спать на диване в гостиной. Весь на нервах из-за предстоящего побега в Канаду и разрыва с Сонни, я плохо спал и обычно слышал, когда кто-то из родителей прокрадывался на цыпочках в мою квартиру, чтобы забрать Нила.

Моя жизнь в те недели казалась мрачной, безнадежной, лишенной смысла. Я не мог объяснить себе, почему продолжаю работать, почему до сих пор еще не уехал. Единственной причиной, которую можно привести в мое оправдание, было то, что я не мог предпринять столь серьезный шаг в угнетенном психологическом состоянии. Явка на призывной пункт была назначена на четвертое мая, и до нее оставалась пара недель. Мы по-прежнему ужинали втроем — Майкл, Нил и я, однако за столом, как правило, царила унылая атмосфера. Тишину нарушала лишь работа телевизора, который мы включали для Нила. Я очень остро ощущал отсутствие Сонни, а Майкл вел себя отчужденно. Он ссылался на то, что работа в лаборатории полностью изматывает его, отбирая все силы без остатка, однако, по-моему, в его любовной интрижке с Джун наступила новая, критическая стадия. В последние дни и тот, и другая явно чувствовали себя скованно в присутствии друг друга.

После того как Нил засыпал, я ложился на матрац на полу спальни — где я теперь спал один — и, прижав к уху транзисторный радиоприемник, слушал разбирательство дела Эдгара в совете университета. По требованию Эдгара слушания транслировались по университетскому радио. Это напоминало мне старые добрые времена, о которых я теперь вспоминал с тоской. Тогда мне было семь или восемь лет, и я, лежа дома под одеялом, слушал трансляцию бейсбольных матчей, выкрутив регулятор громкости до минимального уровня, при котором еще можно было разобрать слова спортивного комментатора.

В деле, возбужденном против Эдгара, многое, если не все, зависело от улик, собранных службой безопасности кампуса. В то время ходили самые разные слухи об осведомителях или, как их чаще называли, стукачах. Однако если таковые и были, на слушаниях они не выступали ни в качестве свидетелей, ни в качестве кого бы то ни было. Да и, похоже, в их услугах вообще не было никакой надобности. У копов имелось достаточно фотографий, на которых были видны эдгаровские радикалы в противогазах. Один снимок, который стал основным вещдоком, запечатлел выбирающуюся из толпы таинственную женщину, которая закричала и исчезла. Сначала она ничем не отличается от остальных. Затем она подносит руку к своему лицу. На снимке видно, как с макушки на лицо стекают струйки темной крови, однако, сказал обвинитель, что-то падало из ее руки на землю. Флакон? Ее личность удалось идентифицировать. Это была Лора Ланси, служащая фирмы «Бэйсайд пакерс», в чьей собственности находился консервный завод, на котором работала Джун. Как говорили адвокаты Эдгара, это еще не доказывало, что она не подвергалась избиениям; данные снимки никак не изобличали Эдгара, даже если предположить, что он был знаком с этой молодой женщиной, что Эдгар категорически отрицал. Однако из последовательности снимков — университетские власти предъявили фотопленки с пронумерованными кадрами — явствует, что Эдгар дважды смотрел через правое плечо, в сторону широкой, усыпанной мелким гравием площадки, где затем и появилась Лора Ланси. Словно он знал, что там что-то должно произойти. Адвокаты Эдгара утверждали, что последовательность снимков была нарочно изменена на обратную.

В дискуссиях, развернувшихся в кафе на Университетском бульваре, характер Эдгара почти не обсуждался. Люди затруднялись дать ему какую-либо характеристику. Никто не считал, что насилие несовместимо с его моральным обликом или же что он не мог дать ложные показания. Ведь, в конце концов, он революционер, посвятивший жизнь подрыву буржуазных институтов. Однако если университетские власти были намерены придерживаться стандартов системы, которую они защищали, то доказательная база, на которую они опирались, выглядела довольно шаткой. Речь, произнесенная Эдгаром, была всего лишь речью, и не более того.

Обвинитель, выдвинутый университетом из числа преподавателей, пытался доказать, что Эдгар был на территории кампуса и оказывал помощь зачинщикам беспорядков. Два копа утверждали, что видели, как Эдгар якобы помогал злоумышленнику, который скатился с крыши полицейского участка, однако они признавали, что в тот момент находились в нескольких сотнях футов. Полиция также представила в качестве улики рубашку, найденную в мусорном баке на территории кампуса. На одном из ее рукавов сохранилась повязка члена «Одной сотни цветов», а на внутренней стороне воротника — остатки меток, которые, по мнению обвинителя, были инициалами Эдгара. Они якобы остались еще с тех лет, когда он отдавал свои вещи на стирку в китайскую прачечную. Сомнительность этой улики была очевидна всякому.

Я знал, что Эдгар лжет. До начала слушаний я не слишком задумывался над этим, да и теперь осознание этого факта не явилось для меня чем-то неожиданным, не вызвало в моей душе никакого отклика. Где-то в подсознании у меня все же теплилась смутная надежда, что ему удастся выпутаться тем или иным образом, хотя я до сих пор не мог с уверенностью сказать, на его ли я стороне. Хотя если принять во внимание мои настроения в тот момент, должен честно признаться, что сочувствовал всякому человеку, попавшему в такие обстоятельства, когда он вынужден противостоять жестокому прессу властей.

За прошедшие месяцы мы с Нилом выработали наш собственный ритм. Иногда мы рисовали мелом на тротуаре, в другой раз он заставлял меня притворяться злобным стариком, который никак не мог поймать его, а он бросал в меня песком и камешками из игрушечного бревенчатого домика на детской площадке. Ему по-прежнему нравилось смотреть телевизор в моей квартире, но теперь он время от времени забрасывал меня вопросами, которые ставила перед ним жизнь:

— Почему парень обозлился на девушку из-за другой девушки?

Иногда он просто хотел, чтобы я подтвердил то, чему неустанно учил его отец.

— Вся реклама — это сплошная ложь, верно?

— По большей части.

— Они хотят заставить тебя купить их товар. Они просто жадные, верно?

— Может быть, они думают, что те вещи, которые они продают, принесут тебе пользу, приятель?

— Они жадные, — повторяет Нил. Жадность относилась к числу тех грехов и пороков, которые Эдгар обличал особенно страстно. — Они не хотят помогать народу, приносить ему пользу. Им наплевать на народ. — В глазах Нила загорался огонек. Это означало, что он обдумывает какое-то суждение о мире и, возможно, о себе самом.

Несмотря на то что Джун постоянно старалась уберечь сына от всех этих дрязг, слушания по делу Эдгара не могли не отразиться на Ниле.

— Мы переезжаем, — сказал мне Нил однажды апрельским вечером. — Ты знаешь, что мы будем жить в другом доме, где-то еще?

Напустив на себя беззаботный вид, я попытался успокоить его и сказал, что, может быть, до этого дело и не дойдет.

— Джун говорит. — Он выразительно покачал головой. — А ты тоже будешь жить с нами в другом доме?

По настоянию Джун я не посвящал Нила в свои планы, ограничиваясь лишь общими намеками. Она считала, что Нилу будет трудно перенести расставание со мной, тем более что сами Эдгары находились в подвешенном состоянии и не знали, что с ними будет завтра. Кроме того, мнение Джун нашло подтверждение в реакции Нила на исчезновение Сонни. Мальчик стал очень мрачным и замкнутым, а ведь она встречалась с Нилом только за столом, и то вечером. Правда, Сонни всегда относилась к нему очень доброжелательно и с самого начала куда лучше, чем я, улавливала изменения в его настроении. Как-то раз — это было еще зимой — я посетовал на то, что Нил почти все свое свободное время проводит у экрана телевизора, совершенно растворяясь в нем, и его ничем нельзя отвлечь.