Самый кайф (сборник) - Владимир Рекшан

За несколько дней до того, используя джинсовые каналы в питерской прессе, мы с Джорджем превентивно отмазались от мероприятия в Сестрорецке. Маркс опубликовал в «Вечернем Петербурге» статью под названием «Джинсовая лажа» (или после опубликовал?), а я в приложении «Пятница» к еженедельнику «Час пик» напечатал Ленину фотографию и под фотографией спародировал милицейский текст: ищется, мол, такой-сякой, бормочет, что президент, всем показывает печать, последний раз его видели в районе Сестрорецка… Сострил, одним словом! После публикации Тихомиров явился в редакцию и бросался в тамошних теток стульями.

Прости, Леня!

Тем же летом газета «Час пик» устроила рок-концерт на Дворцовой площади, и «Санкт-Петербург» играл на том концерте. Цель мероприятия теперь не помнит никто. «Петербург» согласился играть в начале, и в итоге на нашем концертировании отстраивался звук. Поэтому фурора не получилось. Снова Веденин доказывал Степанову достоинства своего звукоизвлечения. Зато было интересно увидеть Эрмитаж, махонькую часть которого предоставили музыкантам для переодевания и настройки, заплеванным, словно кулисы Рок-клуба времен перестроечной рок-революции.

После концерта началась короткая эпопея моего сотрудничества с газетой «Час пик». Я там готовил первый номер субботнего приложения «Час пик – Рок-н-ролл». Он вышел в итоге девятого октября девяносто третьего. Вышел и больше не вернулся.

А в конце лета умерла мама. После смерти отца я так и предположил:

– Теперь и мама умрет.

Не знаю – почему мне это пришло в голову? Они так долго прожили вместе, что их жизни переплелись, стали одной жизнью.

В сентябре у меня заболела спина так, что я не мог ходить. Даже по квартире ползал с трудом. Пытался снимать боль алкоголем, но боль не снималась. Чтобы не мешать семье и чтобы она мне не мешала, я переехал в опустевшую родительскую квартиру и продолжал «лечиться».

После смерти мамы обо мне и «Петербурге» сняли передачу для Российского телевидения, и я все ждал, когда ее покажут. И ее в итоге показали. Сразу после стрельбы по Белому дому. Без объявления и в час ночи. Правда, один знакомый на Алтае ее увидел.

Казалось, все рушится. Падает вдребезги. Разлетается на мелкие кусочки. Но спорт приучил меня сопротивляться. Только руки еще и шевелились. Я еще мог писать и сопротивляться словами.

Этого б не случилось, если б не алкоголизм. Когда я в юности тысячи раз крутил полуоборванную ленту с «Плиз, плиз ми», когда хранил и разглядывал плохонькие фотки битлов, и даже позже, став вполне знаменитым певцом и гитаристом… Мне подобное никогда в голову не приходило и прийти не могло. Приблизиться к битлам! Все равно что загадывать, есть ли жизнь на Марсе.

Возможно, и есть. Ведь кто-то рыл там каналы.

С битлами получилось так же, как с марсианами.

Но о них позже. Вернемся к алкоголизму. Из рода млекопитающих только человек употребляет наркотики, и никто пока не ответил – почему. Ответ же, на мой взгляд, прост, как вступление к песне «Лет ит би». Что делает человек с той самой поры, как мы можем проследить его деятельность? Он изменяет окружающую его действительность. На скальной поверхности рисует зверя, громоздит пирамиды, небоскребы, придумал компьютер и электрогитару. Даже воюет с себе подобными с целью изменить действительность или окружающий мир. Почему человек старается все изменить? Потому что мир его не устраивает! И тут человека ждет ловушка, уготованная бесом для его гордыни. Наркотики! А самый распространенный – алкоголь. Русская водочка, если опуститься на родные просторы. Опрокинул стаканчик-другой, и действительность изменилась.

Пока я не стал алкоголиком, жизнь никоим образом не приближала меня к кумирам юности. Но долгая и не больно-то легкая жизнь – что в музыке, что в литературе – подвела к отправной точке. Быть алкоголиком – это вовсе не значит валяться под забором от зари до зари, хотя подобная перспектива маячит для каждого и по-своему желанна. Быть алкоголиком – значит потерять управление над алкоголем, достичь того положения, когда не ты управляешь процессом выливания, а процесс управляет тобой. Как только процесс стал мной управлять, я и приблизился к мечте отрочества – к «Битлз».

В октябре девяносто второго я уже пил горькую сорокаградусную с Аланом Вильямсом, первым битловским продюсером, и даже навязывал ему к водке квашеную капусту… Но это оказалось лишь первым приближением к реальным битлам.

Битлы и сами в разные времена грешили. Даже лечились от употребления более сильных наркотиков. Так что кое-что общее у нас уже имелось.

С Аланом мы квасили до потери реальности осенью девяносто второго, а через год дело приняло другой оборот.

Обремененный бесконечной жаждой деятельности, я вписался в очередной, как теперь принято говорить, проект, отдавшись ему полностью душой и, как оказалось, телом.

О душе: для одной газетной многоэтажной конторы, в которой имелись компьютеры, буфеты и много-много руководящих теток, я два месяца придумывал газету – концепцию, рубрики, мульки всякие, феньки, прибабахи. Сочинял страницу за страницей на два-три номера вперед, и вышла она, зараза, в итоге девятого октября девяносто третьего года, ко дню рождения Джона Оно-Леннона.

О теле: переоценив его стойкость и кантуясь по редакционным апартаментам с утра до сумерек, я простудился и слег с радикулитом. Лежал как полено и стонал как девственница.

Когда спина еще работала, на выставке в Манеже я встретил Женю Зубкова с Третьей авеню, который за руку водил по выставке Шагина и Шинкарева. Зубков, трезвый алкоголик, демонстрировал народу трезвых же идеологов портвейна и постмодернизма. Действительно, «митьки» явили публике свой новый лик – гладколицые, ухоженные, в костюмах и начищенных ботинках. Говорили, будто «митьки» побывали на обучении у Папы Мартина, будто бы этот Папа научил их оставаться трезвыми…

С Зубковым мы как-то пили лет пятнадцать назад и теперь разговорились на известную тему. После Женя напел мне строчку:

– «Мои мечты, что пыль с дороги…» – затем спросил: – Твоя песня? Может – «Россиян»?

Я задумался и ответил:

– Может, и моя. Может, и Жоры Ордановского. Давно это было!

Затем, когда Зубков рассказал мне, что и у Ринго Старра были серьезные проблемы с алкоголем, мне пришла в голову оригинальная мысль, и я спросил:

– А не мог бы Ринго написать что-то вроде обращения к русским битломанам? Об алкоголе, конечно.

Зубков задумался. Вскоре он улетел к себе обратно на американщину. Через неделю позвонил и сказал:

– Позвони Шинкареву или Шагину. Они помогут составить письмо. А я постараюсь сделать так, чтобы Ринго его подписал.