Железный Густав - Ганс Фаллада

— Прежде всего садись! — Эрих был воплощенное спокойствие. — В самом деле, садись! Видишь ли, именно ради отца я все это тебе разъясняю и даже готов простить твое истинно братское хамство…

— Разреши тебе не поверить! — буркнул Гейнц.

Эрих предпочел сделать вид, что не слышит. — Почему мы прибегаем к таким средствам? Потому что хотим прийти к власти и ни с кем ее не делить!

— Но кто же, собственно, эти «мы»? — воскликнул Гейнц, совсем растерявшись. — Послушать одного, другого, все размахивают красными флагами, все делают революцию. Тебе вот мешает совет рабочих, но что же все это значит? И кто способен в этом разобраться? Это же какой-то всеобщий крах, полная неразбериха…

— Глупости! Да ты за три минуты все поймешь! Мы — это великая социал-демократическая партия, единственная партия, способная и призванная захватить власть и удержать ее…

— Потому что к ней принадлежишь ты, верно?

— Оставь эти колкости! А кроме того, имеются еще и независимые — так называемые независимые, — продолжал Эрих. — Это те члены нашей партии, которые голосовали против военных кредитов. Часть их склоняется к группе Либкнехта, другая непрочь присоединиться к нам…

— А кто такие либкнехтовцы?..

— Да, либкнехтовцы — в этом-то и заключается проблема! Либкнехт сейчас очень популярная фигура… Он всегда выступал в печати против войны, он сидел в тюрьме, он хотел бы все ниспровергнуть, а это сейчас популярнейший лозунг. Но как велики силы, что за ним стоят, — этого никто не знает. Его Союз Спартака очень малочислен. Ты ведь еще помнишь, Малыш, кто такой Спартак?

— Ясно! Военнопленный фракиец. Организовал восстание рабов и солдат против Рима, победил, пользовался огромной популярностью…

— Знаешь, я верю в имена, — сказал Эрих. — Союз Спартака… Но ты еще, разумеется, помнишь, как Спартак кончил?

— Помню. В конце концов он был разбит наголову. Погиб вместе с большинством своих сторонников. Тысячи рабов были распяты на кресте…

— Да-а! — задумчиво протянул Эрих. — Мы больше не распинаем на кресте…

Наступившее молчание становилось все тягостнее.

Эрих поднял голову и усмехнулся, увидев хмурые, злые лица своих посетителей.

— Что это у вас такие кислые мины? Уж не вступил ли ты в Союз Спартака? Если так, ты поставил не на ту лошадку — предупреждаю! Правительство сформируем мы!

— А я вообще ни на какую лошадку не ставил, — разозлился Гейнц. — Это ведь тебе не скачки в Хоппегартене!

— Конечно, нет! Просто глупая поговорка! Извини!

— Я, знаешь, верю не только в имена, я верю и в поговорки. Они иногда выдают того, кто их употребляет, — сказал Гейнц с насмешкой.

— Милый мой мальчик! — Эрих говорил тоном старшего, рассудительного, великовозрастного брата. — Откуда этот враждебный тон? Меня, естественно, радует, что я борюсь на более перспективной стороне! Что в этом плохого?

— А что вы станете делать, придя к власти?

— Мы создадим демократию по образцу западной, — пояснил Эрих.

— Ну, конечно, но это — формальная сторона. Я хочу понять, чего вы намерены добиваться, придя к власти?

— Добиваться? То есть как это? — Теперь озадачен был Эрих. — Придя к власти, мы, собственно, и добьемся своей цели. Или…

— Ах, Эрих, не будь кретином! На что вам, собственно, нужна власть? Есть же у вас какие-то планы, задачи, программа, наконец? Лишь бы захватить власть…

— Милый братец, я польщен твоим доверием, но что до нашей правительственной программы, придется тебе подождать, пока наш будущий премьер-министр ее объявит.

— Ну что за ерунду ты мелешь! Ведь не круглый ты идиот! Должны же у вас быть какие-то наметки! Мы проиграли войну — как же вы собираетесь, например, договориться с нашими противниками?

— Уж как-нибудь столкуемся! Поскольку мы станем демократическим государством, с Англией и Францией можно будет договориться. Разумеется, платить нам придется, и немало — больше, чем платили нам французы в семьдесят первом году, но два демократических государства как-нибудь договорятся миром!

— А ты читал условия, на каких заключено перемирие? — яростно крикнул Гейнц.

— Из-за чего ты расстраиваешься? Ведь не мы принимали эти условия! Прошу не забывать, что условия перемирия были выработаны генералами.

— Они нам продиктованы!

— Продиктованы военщиной! А им на смену придем мы, штатские, — и у нас заручкой президент Вильсон.

— Так, значит, во всем, что касается войны и заключения мира, вы говорите: как-нибудь столкуемся.

— Совершенно верно! А у тебя другие предложения?

— Ну, а народ, — не знаю, удосужился ли ты заметить, что люди совсем изголодались… Что тысячи ежедневно умирают от гриппа?.. Его так и называют — голодный грипп. Что же вы собираетесь сделать для народа?

— Только не кричи на меня, милый мой Малыш! В конце концов, тебе должно быть известно, что у нас, социал-демократов, имеется своя программа. Она довольно обширна, и я не берусь отрапортовать тебе ее наизусть. Насколько мне помнится, там есть что-то насчет восьмичасового рабочего дня, насчет экспроприации заводов и коллективных договоров…

— И все это вы собираетесь осуществить?

— Ну, конечно! Еще бы! Мало-помалу, со временем все это будет претворено в жизнь.

— Так вы и об этом не имеете ясного представления, — чуть ли не взревел Малыш. — Вам лишь бы дорваться до власти!

— Безусловно! — взвился и Эрих. — Власть! Как только мы придем к власти, все решится само собой. Прежде всего — власть! — Он стоял, торжествуя. Глаза его сияли…

И вдруг вздрогнул. Послышалось тарахтенье, мерное «так-так-так», сухое пощелкивание, что-то противно запело, зазвенело стекло, послышались крики…

— В укрытие! — заорал Эрих. — Полезайте под стол! Они обстреливают рейхстаг!

Все трое бросились на колени и залезли под большой дубовый стол.

И вовремя — оконные стекла в комнате разлетелись вдребезги, со звоном сыпались осколки… Что-то ударилось в стену около двери. У них перехватило дыхание — трещала и крошилась штукатурка, — но сноп пулеметного огня уже перекочевал дальше…

— Зря мы не потушили свет, — сидя под столом, огорчался Эрих, — теперь они сюда будут стрелять.

Ирма рассмеялась, хоть и деланным смехом, она все еще не пришла в себя от испуга.

— Что, господин Хакендаль, сейчас вам не все равно, что трещит, выхлопы или пулеметы? — спросила она язвительно.

— У нас отличное укрытие, — заверил ее Эрих. — Ничего они нам не сделают!

Он единственный сохранил спокойствие; сказывались все же недели, проведенные в окопах.

— Это ваши-друзья матросы задают вам жару? — спросил Гейнц, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Не думаю. Стреляют справа и наискосок отсюда. Я слышал, будто верные кайзеру офицеры укрепились в Доме архитекторов. Должно быть, втащили на крышу пулемет. Ну, да это так — шуточки, наши люди их мигом накроют… Слышишь, зашевелились…

В рейхстаге тут и там, вразнобой захлопали выстрелы, затявкал пулемет, но ему отвечал другой. Снова зазвенели стекла, залился свисток…

— Скоро все уляжется, — сказал Эрих, зевая. — Откровенно говоря, мне уже не терпится на боковую.

— И нам пора домой, Гейнц! — напомнила Ирма.

— Да, верно, — сказал Эрих равнодушно, — я уже подумал, что надо развезти вас по домам. У меня тут машина — служебная, конечно. Пойми меня правильно…

— Как не понять! — проворчал Гейнц. — Всего-навсего служебная — ну, чем не статс-секретарь? Но и за собственной, должно быть, дело не станет…

— Что ж, возможно… — Эрих зевнул. — Кстати, как отец? Я мог бы заодно и с ним повидаться.

— Ты же знаешь — железно! Ему столько пели, что он — железный Густав, пока он сам в это не уверовал. Но он страшно сдал.

— Как так сдал? Стал помягче?

Пулемет на крыше Дома архитекторов не унимался. Он снова обстреливал фасад рейхстага, звон стекла приближался, он был уже совсем рядом. А теперь зашебаршило у них в комнате, Ирма слегка вскрикнула.

— Не бойтесь, маленькая фрейлейн, — успокоил ее Эрих, — мы сидим в мертвом пространстве. — Звуки выстрелов уже удалялись.

— Нет… — сказал Гейнц задумчиво. Это сидение под столом, будто они снова дети, располагало его к разговорчивости. — Мягче отец не стал. С тех пор как он сам выезжает на пролетке, к нему не подступишься — такой упрямец и самодур.

— Сам выезжает на пролетке? — воскликнул Эрих с досадой. — Что за нелепость! С чего это он вздумал?

— Да ведь надо же ему что-то заработать!

— Заработать? Пусть на него другие работают!

— Неужели ты ничего не знаешь, Эрих?..

Гейнц от удивления разинул рот. И вдруг его озарило. Он уставился на брата.

— Чего я не знаю? Говори, раз уж начал! Вы, видно, тут совсем запутались, самое время мне вами заняться!