Преторианец - Валерий Большаков

– Я не требую с тебя клятвы верности, – молвил Уахенеб, – но дай мне слово чести, что ваши клинки не будут искать нашей крови!

Мавр помотал головой и поднял правую руку.

– Обещаю, – сказал он торжественно, – что эта рука не нанесет удара воинам императора римлян! Клянусь здоровьем своей матери, лоном жены своей, жизнью сына своего!

– Я принимаю твою клятву, – сказал Уахенеб потеплевшим голосом. – Как мне звать тебя?

– Имя мое – Сетх!

– Удачи, Сетх! И – добычи!

Первый раз в жизни Лобанов миновал ворота Кастра Преториа. Лагерь напоминал разворошенный муравейник. Или общий зал редакции женского журнала, куда хохмачи подбросили мышек. Преторианцы носились, как наскипидаренные, пешие и конные, в чинах и рядовой состав. Ворота охранялись усиленно, но «аусвайс» не дал осечки – Сергея, Эдика, Искандера и Гефестая пропустили без разговоров.

– Явились! – хмыкнул Аттиан при встрече. – Не запылились!

Лобановцы молча построились, внимая непосредственному начальству.

– Ругать вас совесть не позволяет, – проворчал префект, – хотя руки чешутся всыпать вам плетей!

– За что?! – горько спросил Эдик, малость перебирая в трагичности.

– За самовольство! – рявкнул префект. – Вы с блеском выполнили два задания подряд, но ни одного из них я вам не давал!

– Времени не было, – спокойно объяснил Лобанов.

– Знаю, – буркнул префект.

– Мы больше не будем! – преданно вытаращился Эдик.

Аттиан хмыкнул и рассмеялся.

– Клянусь Юпитером! – сказал он. – Таких, как вы, у меня еще не было! – Помолчав, префект добавил: – Могу поздравить! Вам удалось перекрыть почти все золотые ручейки, консуляры остались без средств! Но это еще не конец! – Подойдя к окну, Аттиан протянул: – Да, это еще не конец… Принцепс прибудет в Брундизий еще до июльских ид, а на носу уже календы![142] Короче говоря, вот вам третье задание – и мой первый приказ: вы должны взять живьем всех четверых консуляров и доставить сюда! Я лично посажу эту банду за решетку!

– Разрешите идти? – по-строевому гаркнул Лобанов.

– Не торопись… – проворчал Аттиан, роясь в груде цер. – Ага, вот! Молодцы, фрументарии! В общем, так… Нигрин и Пальма сегодня в десять часов встречаются с каким-то типом на Марсовом поле, в портике Октавии. Там их и берите! Цельс не выходит из домуса Гая Авидия, сидит и пьет. А вот где Квиет, мне неведомо! Ищите!

– Будет исполнено!

– Марш отсюда!

Гладиаторы последовали команде.

Марсово поле… С чем его сравнить? Какое соответствие найти в веке атомном и космическом? Может, с Центральным парком Нью-Йорка? С лондонским Гайд-парком? С московским Нескучным садом? Как ни сравнивай, все будет неверным. Жители Рима обитали в вечной сутолоке, в духоте и шуме, для большинства прописанных в Городе зелень ограничивалась луком и салатом в миске или цветами в горшке.

А Марсово поле, что раскинулось от Тибра до Садового холма, весело зеленело, его покрывала мягкая трава и тенистые рощи. Сады переходили в парки, тенистые аллеи уводили к храмам и прудам, и повсюду статуи, фонтаны, виноградные лозы…

Лепота! Римляне отдыхали здесь душой и телом – устраивали скачки, играли в мяч, боролись. В портике Юлиевой Загородки торговали ценными рабами, дорогой мебелью, ложами, выложенными черепаховой костью, коринфской бронзой, хрусталем, пурпурными заморскими коврами. В портике Аргонавтов свободно висели десятки ценнейших картин, изображавших в красках подвиги экипажа «Арго». А портиков этих было… Уйма! И что интересно, повсюду в портиках стояли великолепные статуи работы Фидия и Антифила, Лисиппа и Праксителя, Мирона и Скопаса. Стояли открыто, стражи их не охраняли, однако никому даже в голову не приходило обломить палец Артемиде Кефисодота или нацарапать похабщину на ее мраморной попе.

Впрочем, недолго осталось изваяниям воспевать в камне красу жен и мужей – лет через триста Церковь науськает христиан, и те ринутся крушить Венер и Гераклов, будут дробить произведения искусства кувалдами и пережигать на известь! Прекрасные картины, писанные на кипарисовых и кедровых досках, «возлюбленные братья во Христе» станут ломать об колено и бросать в костер, туда же полетят книги великих поэтов и ученых. На долгую тысячу лет вся Европа совершит погружение во тьму изуверства и невежества, нетерпимости и мракобесия, дикости и варварства… Но когда это еще будет! А пока что в разгаре лето 118-е от Рождества Христова.

Гладиаторы переоделись в привычные им штаны и рубахи, обули мягкие галльские башмаки и отправились «на задержание». Свернув с Альта Семита за храмом Верина, они прошли воротами Салютария и спустились к полю Агриппы – обширному парку, заставленному статуями. Отсюда, со склонов Квиринала, и начиналось Марсово поле. По аллее, обсаженной буками, Сергей, Эдик, Искандер и Гефестай вышли к Гекатостилону – Стоколонному портику. Это была прямая дорожка, мощенная каменными плитами с мраморными розетками для стока воды. По краям дорожки тянулись колоннады, несущие плоскую крышу, истинное спасение и в дождь, и в зной.

– Место встречи изменить нельзя! – пробурчал Гефестай, завидев шагавших навстречу батавов.

Германцы шли вразвалочку, шугая девушек, равно как и юношей, и глумливо похохатывая вслед поспешно ретировавшимся парочкам.

– Узнаете того, в центре? – негромко спросил Лобанов. – Рыжая борода веником?

– Ух, и вонюч был! – хмыкнул Искандер. – Это он тогда на Клодия кидался!

Батав с бородой веником тоже признал давних обидчиков и оскалился, пихать стал товарищей: сами-де напрашиваются, младенцы! На избиение!

– Пустое! – фыркнул Эдик. – Их всего шесть рыл!

– Зато какие рыла! – хохотнул Гефестай. – За три дня не обгадишь! Наели хари на римских харчах!

Германцы пошли плотно, плечом к плечу, во всю ширину портика.

– Эй! – рявкнул Борода. – Отпрыгнули в стороны! Militis batavius[143] идут! Дорогу, шпана!

– Тебе давно морду били, Чубайсик? – громко спросил Сергей. – Хочешь, я тебе освежу впечатления?

Батавы остановились напротив гладиаторов, перегородивших портик.

– Надо ему кошку подарить! – воскликнул Эдик. – В бороде уже мыши завелись!

– Живодер ты! – с укором заметил Гефестай. – Почто животину мучать? Ее ж в той бородище вши загрызут! Или блохи…

Германец с огненно-рыжей бородой, и впрямь смахивавший на «прихватизатора», зарычал, брызгая слюной, и выхватил меч. Товарищи последовали его примеру и бросились на гладиаторов, заревев:

– Хох! Хох!

Гладиаторы кинулись на батавов, и пошла сеча! Искандер с ходу прикончил одного и подколол другого – германец осел, обнимая колонну и пачкая белый мрамор красной кровью. Гефестай выбил у краснорожего батава длинный тяжелый меч и приложил «гвардейца кардинала» рожей об колонну. Колонна загудела.

Эдик едва не напоролся на клинок, но все же блокировал удар – мечи скрежетнули жестью – и ударил германца ногой по яйцам.

Лобанову достался «Чубайс». Дюжий батав изо всех сил старался сжить Сергея со свету, рубя мечом так, будто тот из дутой пластмассы и куплен в «Детском мире».

– Хана тебе! – хрипел германец. – К-клянусь Манном!

– Зигштосс… – стонал раненый батав. – Уходим…

– Спокойно, Церулей, – пыхтел «Чубайс». – Щас я этого сделаю, и пойдем!

– Жди! – бросил Сергей.

Он загнал Зигштосса за колонну, и тот заскакал, то с одного боку пытаясь провертеть дыру в Лобанове, то с другого. Колонна мешала, на долю секунды задерживая германцу удар, и Сергей воспользовался этой долей – перекинув меч в левую руку, он нанес молниеносный удар, проколов Зигштоссу ногу. «Чубайс» заревел от боли и злобы. Хлюпая кровью, выплескивая красную жижу из стоптанного сапога, он пошел еще пуще махать мечом.

Искандер в это время обезоружил большеносого германца и погнал его по платановой аллее. Гефестай хотел было ринуться на подмогу Лобанову, но тот управился сам – сделал выпад и пустил кровь из второй ноги. Подвывая, Зигштосс ляпнулся на мраморные плиты. Зазвякал, отлетая, меч. С ужасом батав следил за гладиусом в руке Сергея, ожидая смерти неминучей. Но Лобанов, потыкав мечом в песок и очистив лезвие, вернул оружие в ножны.

– Если твои товарищи не окажут тебе первую помощь, – холодно сказал Лобанов, – передашь привет валькириям!

И гладиаторы потопали дальше, переступая через алые потеки.

Оставив справа храм Нептуна, они пересекли улицу Широкую, прошли между театром Помпея и цирком Фламиния и попали как раз к портику Октавии. За главным входом стояла карруха, запряженная четверкой. Это был коробчатый фургон, наглухо заделанный темной кожей, потертой на сгибах. «Черный ворон!» – мелькнуло у Лобанова. Он медленно прошелся мимо каррухи. На козлах дремал Волкаций Тулл.

– Они еще не пришли, – сказал он, не поворачивая головы.