В тени граната - Виктория Холт

Чтобы скрыть свой гнев, Фердинанд отвернулся к стене. Адриан Утрехтский, главный советник его внука Карла.

Итак, подумал он, черные вороны уже начали слетаться. Сидят и ждут, пока погаснет последний проблеск жизни. Они ошибаются. Я не собираюсь умирать.

Он повернулся и прохрипел:

— Скажите... этому человеку, чтобы он ушел. Он пришел слишком рано. Отошлите его.

И Адриану Утрехтскому пришлось покинуть дом. Но Фердинанд ошибался.

Несколько дней спустя, когда его камергеры подошли к постели, чтобы пожелать ему доброго утра, они увидели, что он мертв.

ПРИНЦЕССА МАРИЯ

Рождественские празднества закончились, и Катарина была рада. Она ждала ребенка в феврале и твердо решила не переутомляться.

Генрих, как и прежде, был с ней нежен. Его вполне устраивало, что во всех празднествах, где он играл центральную роль, она оставалась всего лишь зрительницей. Он заботливо уговаривал ее пойти лечь в постель и отдохнуть, а сам затем отправлялся к Элизабет Блаунт или, быть может, к какой-то другой молодой женщине, которая пришлась по вкусу.

Катарина не возражала. Она терпеливо ждала.

Та зима выдалась суровой, самой холодной, как могли припомнить; и когда стоял ужасный мороз, и Темза покрылась таким толстым льдом, что по нему могли проезжать на телегах, к Генриху принесли известие о кончине Фердинанда.

Тот встретил его в приподнятом настроении. Умер этот старый обманщик Фердинанд. Генрих так и не простил его за то, что тот его одурачил. С ним уходила старая эра, Генрих хорошо это знал. В Испании будет править другой. Генриху хотелось громко расхохотаться. Им станет тот мальчишка, с которым он познакомился во Фландрии — этот еле ворочающий языком неотесанный парнишка, с глазами навыкате и мертвенно бледной кожей. Полная противоположность Фердинанду.

Генрих вовсе не был недоволен. Теперь свою ненависть и зависть, которые он испытывал к испанскому властителю, он обратит на короля Франции, это обворожительное создание с хитрыми глазами, кто показал свою храбрость и начал свое правление, дав своему народу победу — как в свое время это хотел сделать Генрих.

Но пока что умер Фердинанд.

— Это будет для королевы потрясением,— сказал он Уолси, когда они обсуждали новость.— Лучше скрыть это от нее, пока не родится ребенок.

— Внимательность Вашего Величества можно сравнить лишь с вашей мудростью.

— Значит, вы, э, согласны, что ей не следует говорить?

— В ее нынешнем состоянии говорить ей было бы неосмотрительно. Может случиться еще одна беда.

Король кивнул. В его глазах появилось коварное выражение. Уолси были понятны его мысли. В лице своего отца Катарина потеряла могущественного союзника. Если теперь король решится дать ей развод, ни одна великая держава в Европе не возмутится таким с ней обращением, так как вместо воинственного и хитроумного отца-покровителя у нее есть лишь юный и неопытный племянник.

Уолси подумал: роди здорового сына, Катарина, или же тебе будет угрожать большая опасность.

— Я доведу до всеобщего сведения,— сказал Уолси,— что под страхом навлечь на себя неудовольствие Вашего Величества, никто не должен сообщить королеве о смерти ее отца.

Ребенок Катарины родился 18 февраля 1516 года в Гринвичском дворце. Катарина пришла в себя и услышала крик ребенка. Ее первой мыслью было: «Значит, ребенок жив».

Вокруг своей постели она увидела лица, и среди них Генриха. Она услышала, как кто-то сказал:

— Ребенок здоров, Ваше Величество. Ребенок живет.

Она ощутила огромное удовлетворение. Как она любит этого ребенка! «Всю жизнь я буду его любить,— подумала она,— хотя бы за ту радость, что он принес мне в эту минуту».

Но почему они сказали «ребенок»?

— Мальчик? — спросила она.

Непродолжительное молчание послужило ей ответом еще до того, как он прозвучал:

— Красивая девочка, Ваше Величество.

Послышался легкий вздох. Это было бы слишком много — мальчик и ребенок, который выжил. Около постели появился Генрих.

— У нас здоровый ребенок, Кейт,— сказал он.— А потом... ну, будет и мальчик.

Последующие дни прошли в сильной тревоге: Катарину страшило, что все пойдет по такому же трагическому пути, как и во многих других случаях. Но эта маленькая девочка с самого начала была другой; она выжила, и все у нее было хорошо.

Когда пришло время крестить, ее решили назвать Мария в честь сестры Генриха, которая, вернувшись в Англию и совершив брачный обряд с герцогом Саффолкским в Гринвиче, пользовалась теперь благосклонным расположением короля.

Принцесса Мария была самой большой радостью королевы. Все разочарования, которые ей пришлось перенести до ее рождения, сделали ее любовь к ней только еще сильнее.

Эта любовь смягчила даже боль утраты, которую она испытала, узнав о смерти отца, и чувство смутного опасения, которое это событие должно было вызвать в ней, знающей о первейших нуждах государства, — потому что у нее, наконец, был ребенок, ее здоровенькая малышка Мария, свет ее очей.

Играя со своей дочерью, Катарина знала, что это счастливейшее время в ее жизни. Ребенок был очарователен, она редко плакала и с серьезным видом лежала в своей колыбели или на руках у Катарины.

Вместе с кормилицей Катариной Поул и няней Маргарет Брайан, женой сэра Томаса Брайана, Катарина собиралась в кружок вокруг колыбели маленькой принцессы и восхищенно наблюдала, как та играет золотым шариком, подаренным ее теткой Марией, ныне герцогиней Саффолк. Ребенку, казалось, нравилось это украшение, куда потом можно было положить ароматические травы и носить его у пояса; теперь же ей больше всего нравилось сосать этот шарик.

Приходил Генрих и присоединялся к этому кружку. В таких случаях Катарина Поул и Маргарет Брайан оставляли родителей одних.

Глаза Генриха затуманивались от нежности. Это был его ребенок, а больше всего на свете, говорил он себе, он хочет иметь детей. Его приводили в восхищение эти пухлые запястья и пальчики, эти глазки, смотревшие в его глаза с таким серьезным выражением. Ему нравился рыжеватый пушок на этой маленькой головке, потому что это был цвет его собственных волос.

Наблюдавшая за ним Катарина, полюбила его с новой силой: теперь у них было что-то общее — эта прелестная дочурка.

— Ей-богу, Кейт, мы произвели на свет маленькую красавицу,— бормотал Генрих.

Ему захотелось подержать ее, и когда он взял ее на руки, как он был доволен, что она не заплакала. Он выглядел немного нелепо, когда сидел так — огромная, сверкающая драгоценными каменьями, фигура, неловко, но нежно держащая ребенка на руках.