Крылья империи - Владислав Кузнецов

Эскадры маневрировали, пытаясь выиграть ветер. Наконец, что-то пристойное забилось в паруса. И вот тут Грейг и отдал свой подсудный приказ.

Если бы не система флажных кодов, отдать столько распоряжений оказалось бы невозможно. А так — каждому русскому кораблю была назначена цель. И делай с ней, что хошь! И — напарник для уничтожения цели. Больше половины турецких судов в цели не попали — с ними позволялось разобраться позже!

Все цели относились к голове и середине линии.

Скоро от обеих линий не осталось и следа. Образовалась свалка, напоминающая времена де Рейтера. На пистолетной дистанции высота бортов подвела турок, создав у пушек верхнего ряда мертвую зону. Туда и подкатывались русские линейные фрегаты.

Верхний ряд русских пушек — легких, ядра которых могли и не пробить толстых вражеских бортов, бил вверх — по парусам и снастям. Это были все те же единороги — только на других лафетах, да герб на них изображался иной, ибо фельдцехмейстер переменился. Идея — ствол тот же, лафеты разные — была доведена до ума Кужелевым. На море столь легкие орудия годились только для повреждения парусов, метания зажигательных снарядов и картечи — зато били часто. Турок ввязывался в огневую дуэль, и по частоте русских выстрелов туркам начинало казаться, что они проигрывают. В это время другой русский фрегат пересекал курс, бил продольно. Настоящие линкоры итальянской постройки задерживали турецкий арьергард. Наконец, пушечный дым сделал флажное управление боем невозможным. Суда возникали из едкого тумана, обменивались залпами. У более мощных турецких кораблей были неплохие шансы для боя в этой дымовой завесе, но к такому их никто не готовил. Они стали выходить из боя — по одному, забивались в близлежащие бухты.

У Грейга возникло недолгое колебание — а не вернуться ли к острову, помочь его защитникам? Но тут он вспомнил, что каждый уцелевший турецкий корабль встретит его в Дарданеллах, а каждый выбросившийся на берег обратился в несколько береговых батарей. И занялся преследованием.

Русские корабли битва тоже разметала. Но — назначенными парами и четверками. Вокруг флагмана, «Апостола Андрея», собралось аж пять линейных фрегатов. С такими силами отчего и не преследовать. На деле, если бы турки, потерявшие в свалке всего один корабль, оставались эскадрой, никакой погони у Грейга бы не вышло. Все четыре нормальных линкора, имевшихся в русском флоте, два о шестидесяти пушках и два о семидесяти, были просто не в состоянии догнать уходящих с попутным северным ветром турок. Не из-за повреждений — а из-за европейской манеры постройки. Днища всех русских кораблей, что построенных в Петербурге и Киле, что купленных в Италии — были обшиты медными листами. От обрастания. При последнем кренговании Тембенчинского осенило еще набить на медные листы железных заклепок. При этом князь горячился и нес антинаучную алхимическую ахинею о разности потенциалов между металлами и о том, что моллюски этого, кажется, не любят. Если бы это говорил обычный сухопутный генерал, без крыльев и когтей, адмирал отправил бы его по морской матери. И если бы сам Самуил Карлович не был масоном и главой своей собственной, морской, ложи. А так — мистические объяснения заставили его махнуть рукой. Хуже, мол, точно не будет.

Турки поступали проще — мазали корабли снизу какой-то дрянью, то ли от запаха, то ли от вкуса которой любой корабельный червь грустнел, и плыл вдаль от османского днища, гонимый течением. Смазка была куда легче медных листов. И не имела швов. Поэтому при равном размере и равной загруженности турецкое судно было ходче.

Зато линейный фрегат изначально делался гончим судном. От обычного фрегата он отличался несколько большим размером и третьим рядом орудий, который составляли необычные на море, но исключительно легкие единороги, которые могли стрелять и как пушки, и как гаубицы. Последнее в битвах на море значения не имело — зато могло пригодиться против берега. Зато такой фрегат мог себе позволить больший, чем линкор, крен, более высокие мачты — а значит, и больше парусов.

За линиями кордебаталии прятались малые фрегаты, шебеки и совсем мелочь. У турок — свои, у русских по преимуществу греки. В бою они почти не участвовали. Зато сохранили организацию. И теперь искали поврежденные вражеские линкоры, чтобы добить. Или сторожили их.

Поэтому на полное уничтожение неприятеля Грейг времени не тратил. Сбить к чертям очередному супостату оснастку, спалить зажигалками паруса — и вперед, к новой жертве.

«Мессудие», султан морей, потерял две мачты в бою с четверкой престолов небесных — «Гавриилом», «Михаилом», «Уриилом» и «Рафаилом». Подбадриваемые капудан-пашой, турки держались удивительно стойко. Даже знамя прибили к остаткам бизань-мачты гвоздями. Чтобы спустить было нельзя. Поэтому четверка пошла дальше. Через полчаса турецкий флагман был обнаружен корветом «Новгород». Его командир, капитан-лейтенант Сухотин, искренне полагал, что засиделся на мелкой посуде, и, решив, что утопление столь избитого корабля принесет ему разве благодарность в приказе, решил взять Гассана в плен. У турецкого адмирала было другое мнение, но кто ж его спрашивал?

Экипажа для абордажной схватки Сухотину явно не хватало. Обстреливать же палубу флагмана картечью означало почти наверняка убить капудан-пашу. Так что оставалось заскочить под корму турку и схватиться — пять бортовых пушек против четырех кормовых. Но — высоко сидящих, а потому дырявящих паруса. «Новгород» стрелял ниже, стараясь разбить руль. А когда тот брызнул щепой, продолжал бить ядрами вдоль корпуса. Причем, стараясь не делать дырок ниже ватерлинии. Пока кормовая батарея отстреливалась, турки держались. Но когда замолчало последнее из четырех орудий, разбитое русским ядром, бухнулись в ноги адмиралу.

— Тебя и так умертвят за поражение, — уверяли его, — а нам жить хочется… Сдавай корабль.

Гассан был непреклонен три часа. Измочаленная корма уже не чинила никакого препятствия снарядам. С внутренних палуб неслись вопли гибнущих людей.

— Флаг прибит, — сказал, наконец, адмирал, — как же быть?

Но флаг от мачты оторвали.

Турки всегда любили большие пушки. И Дарданеллы сторожили самые большие. По калибру вдвое превосходящие царь-пушку. А большие пушки дороги. И новые льются редко. Потому что — незачем. Какая разница, чугунное ядро вылетает из жерла или каменное, если и то, и другое при таком калибре просто вырвет кораблю днище. Или вомнет один борт в другой. А то и просто расшибет корабль пополам.

Барон де Тотт уныло разглядывал эти произведения искусства. И все больше подозревал — эти чудища турки как привезли при осаде Константинополя триста лет назад, так и оставили стеречь проливы. Чтобы не тащить куда-то еще. Нет, пугалочки хороши. Еще бы — сорок дюймов! Внутри можно очень удобно поспать. Темное и прохладное местечко на галлипольском солнцепеке поистине бесценно. Жар же солнечных лучей достигнет жерла только к прохладной приморской ночи. Уж не в такую ли и занесло как-то позевывающего барона Мюнхгаузена?

Барон вздохнул. С каждым днем его миссия нравилась ему все меньше и меньше. А ведь идея-то была вовсе недурна! Отплатить косолапым русским за марсельский погром. За измену в Семилетней войне. За излишнюю славу в ней же. За свежезадертые носы, за новые таможенные тарифы на щепетильный товар. В конце концов, если взять две любые великие державы, каждой найдется за что обидеть другую. А уж если выпадает возможность сделать это чужими руками — как тут устоять?

Получив задание — усилить оборону турецких крепостей, барон Тотт поначалу был очень доволен, и выскочил от графа Брольи едва не вприпрыжку. Экзотическое путешествие, интересная практика. Возможная слава, если усовершенствованные им фортеции устоят перед русскими осадами. Но именно там, в Париже, его посетили первые сомнения — а все ли так хорошо? И посеял их не кто иной, как граф Сен-Жермен. Граф, против обыкновения, рассуждал в салоне не о Генрихе Наваррском и других героях религиозных войн, а о вполне свежей семилетней войне.

— Русские умеют брать хорошие европейские крепости, — говорил он, — так что слегка поправленные турецкие станут им слабой преградой. Турецкие артиллеристы слабы, поскольку совсем не тренируются. Материально их орудийный парк слаб и стар, крепостные припасы не обновляются десятилетиями. Во время последней войны с Персией шах легко взял несколько турецких укреплений. Я осмотрел их сам. Они хорошо вписаны в рельеф местности, и в каком-то смысле даже лучше наших, французских. По крайней мере, турки строят крепости на реальной земле, а не на листе чистой бумаги, как наши теоретики вроде Вобана и всех его последователей. Так что вопрос не в том, что защищать, а чем и кто это будет делать. Если посадить в тот же Очаков пару полков прусских ветеранов, эта крепость была бы почти неприступна. Заметьте, я говорю это, помня, что Кюстрин русские взяли легко.