Собеседник. Выпуск 6 - Юрий Михайлович Лепский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Племена Лукоморья… живущие в области Оби… платят дань великому московскому князю. Далее о некоторых народах Лукоморья рассказывают нечто чудесное, они ежегодно 27 ноября, как пиявки и лягушки, умирают от сильного мороза, сопровождаемого туманом. Когда затем приходит день 24 апреля, они опять оживают… В реке же Тахин водятся рыбы, которые головой, глазами, носом, ртом и ногами напоминают человека, но лишены какой-либо способности объясниться словесно…»
«Сурки живут под землею так же, как и кролики. Когда полк стоял поблизости от их жилищ, они вышли смотреть на него и, поднявшись на задние лапки, закричали так пронзительно и неожиданно, что напугали и людей и лошадей, отчего последние убежали за десять верст, прежде нежели успели поймать их…»
«Там есть еще другой зверь, называемый перевозчиком, мех его желто-бурый, с белыми и черными оттенками, но его здесь мало употребляют, потому что волос его короток и он мало греет. Животные эти перевозят горностаев и белок через реки и потому называются «перевозчиками…»
«Целые стада белок, не находя себе пропитания на одном берегу, переплывают на другой, употребляя свои хвосты вместо мачт, весел и парусов, а небольшие палки вместо челноков, и, не умея грести, плывут по ветру, если же взмокнут паруса их, то они неизбежно погибают…»
«Растение это имеет сходство с бараном, члены которого оно ясно изображает, поэтому русские называют его баранцем. Стебель прикреплен как бы к пупу дыни-баранца и куда она повернется, так как при росте она меняет место, — там сохнет трава, или, как говорят русские, «пожирается» дынею… Когда дыня поспеет, стебель отсыхает, и плод получает меховую шкурку, подобно барану, эту шкурку можно дубить и приготовлять к использованию против холода… эта шкурка нежна и курчаво-шелковиста…»
«Чрезвычайно любопытная вещь — мамонтова кость, которую в Сибири выкапывают из земли… Говорят, что это кости животного, проводящего жизнь под землей и величиной превосходящего всех наземных животных…»
«Наиболее замечательна из растений — коса-трава; она, говорят, растет в Сибири, и о нее ломается железо, так что коса, ее коснувшись, рассыпается на мелкие куски…»
Эти фантастические описания нашей родины — Сибири, можно было бы продолжать и продолжать. А для удобства, оснастив каким-нибудь любознательным героем, выстроить в сюжете, где герой, вернувшись из Сибири, воскликнет:
— Я даже кушал прелестное и чудесное растение баранец! Мясо у баранца как у рака, цвет его как рубин или красный персик, а запах одновременно похож на аромат дыни и померанца…
«Ну, полно, полно! — остановит меня дотошный читатель. — Про траву баранец мы читали у Гриммельсгаузена в «Симплициссимусе», романе конца XVII века! Мало ли чего может нафантазировать писатель!..»
Не спорю — нет пределов писательской фантазии, однако то, что я цитировал, никак нельзя отнести к фантастике, к беллетристике. Все это извлечено из литературы сугубо научной. Все это написано учеными мужами. Вы только послушайте — какие имена стоят за открытиями племен Паросситов, Лукоморов, травы-косы или баранца:
Плано Карпини (1246), Гильом де Рубрук (1255), Сигизмунд Герберштейн (1549), Алессандро Гваньини (1578), Адам Олеарий (1647), Самюэль Коллинз (1669), Генрих-Вильгельм Лудольф (1693)…
И ведь что получается, а получается то, что и до начала освоения русскими великих пространств Зауралья, и после похода Ермака Тимофеевича, и в те года, когда уже взросли на сибирской почве ржаные нивы и первые города, — земля наша в сознании даже очень ученого европейца продолжала выглядеть странно загадочной, населенной чудищами, обросшими звериной шерстью, продолжала быть областью, где водятся невероятные звери и произрастают сказочные растения!..
А что же люди? Что же коренные народы, испокон веку тут жившие? Рационалистический, хищный взгляд европейца, конечно же, не мог не отметить реального ее населения, но отмечал его только как предмет «неважный и дикий», как перспективный объект порабощения, торговли путем обмена, а точнее — обмана.
Высокомерно выделялось только экзотическое, дикое в облике народа, всячески подчеркивалась «кровожадность» и ужасность кочевого или охотничьего быта… Но общее ощущение было таковым, что людей-то толком за Уралом и нет, и земли тут пустые от сотворения мира…
Сколько усилий потребовалось за все годы Советской власти и сколько их требуется сейчас, чтобы внушить миру, что существовала, существует и развивается богатейшая и уходящая корнями в глубокую древность художественная и духовная культура народов Сибири, культура вполне соответствующая великим природным богатствам нашего края!
Кочевые и охотничьи народы не оставили грандиозных архитектурных сооружений, но они оставили грандиозную народную литературу — миллионы строк эпических сказаний о героях Алтая, Бурятии, Якутии, Обского Севера, Тувы и Хакасии. Народы оставили бесценные образцы декоративно-прикладного искусства. Оставили художественное осмысление пространства Сибири; понимание этого обогащает нашу современную культуру.
«Алтай… Якутия… Тува… Это все понятно, — скажет мне дотошный читатель, — а при чем тут наша, Новосибирская, область? Что тут-то особенно замечательного?»
И чтобы ответить ему, я обращусь к книге «Археологическая карта Новосибирской области» (Наука, 1980) и приведу оттуда две цитаты:
«Новосибирский могильник. Обнаружен в 1896 году при постройке железнодорожного моста. Расположен на левом берегу Оби. При строительных работах найдены бронзовые подвески, бронзовые наконечники стрел и дротиков, бронзовая фигурка барана, зеркало. Часть находок была передана в Императорскую Археологическую комиссию. Могильник датируется V—IV вв. до н. э. Однако наличие в инвентаре вещей кулайского типа (наконечники дротиков, фигурка барана) позволяет отнести могильник к V—III вв. до н. э.»
«Случайная находка. На территории Академгородка обнаружен каменный идол окуневской культуры. Как он попал сюда, остается неясным. Детальный анализ идола дан академиком А. П. Окладниковым».
Строительство первого моста через Обь, с которого, собственно, и начался наш город, и становление Академгородка, знаменующее качественно новый этап в развитии Новосибирска и освоения всего Зауралья, — удивительным и вместе с тем совершенно закономерным образом совпали с археологическими находками. Разве не символична еще одна находка — бронзовая фигурка всадника, обнаруженная в 1956 году у железнодорожного моста через реку Иня!
Эти предметы свидетельствуют о том, что мы обосновались тут не на пустом месте, не явились, так сказать, первожителями.
Бронзовые находки — посланцы прошлого, свидетели истории, вещественные знаки связи времен, указывающие среди всего прочего еще и на то, что люди далеких веков, для которых Сибирь, как и для нас, была родиной, оставили нам эту землю такою, что мы до сих пор по инерции нет-нет да и назовем ее «привольной и заповедной». А когда называем Сибирь —
