Укрощение «тигров» - Юрий Жуков

В старинном особняке на Сумской мы встретили секретаря обкома комсомола. Правда, за плечом у него еще висел автомат, но беседовал он уже на темы сугубо мирного характера: об учете детских домов, о митингах в жилищных кооперативах, о ремонте пекарен. По ступеням особняка поднялись руководители партии и правительства Советской Украины: Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет Коммунистической партии прибыли в Харьков уже через несколько часов после того, как в него вступили войска.

Грохот канонады как-то сразу отдалился, притих, и только непрерывное движение через город войск, уходящих дальше и дальше на юг и на запад, напоминало, что, в сущности говоря, мы все еще находимся в прифронтовой полосе.

Войска шли через Харьков всю ночь, и эхо сапог, ступавших по асфальту, гулко отдавалось в пустых коробках выгоревших зданий. В домах, в которых жили горожане, окна были затемнены, но на балконах толпились люди, и вниз, на каски пехоты, летели букеты. Временами всплескивались аплодисменты, и чьи-то звонкие голоса выкрикивали слова приветствий.

Ранним утром харьковчане, вновь высыпавшие на улицы, прочли отпечатанное на розоватых листках воззвание Военного совета и политуправления Степного фронта, освободившего город: «Граждане города Харькова, товарищи, братья, сестры! Дорогие друзья! Наши харьковчане! Поздравляем вас с величайшим праздником, с днем освобождения от проклятой фашистской нечисти…» На всех заборах, стенах уже красовались наши, советские лозунги и плакаты, и хотя на улицах еще пестрели немецкие вывески, Харьков выглядел обычным советским городом.

С рассвета 24 августа началась кропотливая работа. Саперы с помощью населения таскали тяжелые бревна, балки из разрушенных зданий и спешно наводили мосты через харьковские речки взамен взорванных немцами переправ. От дома к дому переходили минеры. Их сопровождали толпы ребятишек, дворники, старушки: жители наперебой рассказывали, где и когда немцы заложили мины. Минеры тщательно, методически обследовали каждый дом. и, когда работа заканчивалась, на стене появилась еще одна скромная надпись: «Мин нет. 24. VIII. Минер Киселев». На зданиях, особенно густо начиненных толом, бойцы оставляли надпись: «Не входить. Минировано», и уходили дальше, чтобы позднее вернуться.

С раннего утра приступили к работе областные и районные организации. На Москалевке комсомольцы уже утром добились открытия парикмахерских, сапожных, портняжных, слесарных мастерских. В этом районе живет много кустарей, и с первого же дня они возобновили свою работу. Дел у них хоть отбавляй. Мы видели, как старый слесарь чинил остановившуюся машину фронтовика, как группа кустарей получала заказ на ремонт обуви, как домохозяйки, вчера только вышедшие из подвалов, потянулись в мастерскую ремонтировать прохудившиеся примуса, ведра, ванночки. Самые заурядные в жизни большого города дела сегодня приобрели какую-то значимость. Каждым движением своим город говорил: я уже вернулся к привычному образу жизни.

В обкоме комсомола, разместившемся в особняке, в котором еще позавчера пребывала одна немецкая коммерческая фирма, с раннего утра было людно. Приходили комсомольцы, сохранившие свои билеты, являлись целыми группами школьники, требовавшие, чтобы им немедленно дали хоть какое-нибудь поручение, входили юноши и девушки, спрашивавшие, когда можно подать заявление в комсомол.

Молодой инженер Сапожников пришел узнать, скоро ли потребуются услуги трамвайщиков — у него есть ряд предложений, как лучше и быстрее восстановить в Харькове трамвай, бездействующий без малого два года. Связной из Ленинского райкома принес донесение: райком обосновался в одном из домов на улице Карла Маркса и приступил к работе — телефонов в городе пока нет, поэтому приходится пользоваться связными.

В дверь стучатся двое студентов сельскохозяйственного института, Котов и Олтвеница, оба комсомольцы. Им удалось укрыться от принудительной эвакуации, и теперь они требуют любого задания — трудно сидеть сложа руки в такие дни! Почти одновременно приходят три студентки железнодорожного техникума: Шкуратова, Козерина, Гончаренко. Они не комсомолки, но слыхали, что в обкоме регистрируют молодежь, которая хочет принять участие в восстановлении города. Секретарь обкома тут же направляет их в райком — там будут рады принять пополнение для добровольных дружин.

Такие дружины уже сегодня созданы почти во всех районах. Одни помогают развертывать госпитали, выставляют пикеты, помогают идущим в город легкораненым ориентироваться в незнакомых кварталах; другие помогают восстанавливать мосты и расчищать завалы на тротуарах; третьи участвуют в восстановлении пекарен и хлебозавода; четвертые проверяют состояние разрушенного немцами водопровода; пятые собирают провода и электрооборудование…

На короткое деловое совещание собираются секретари райкомов. Сегодня уже приступили к работе районные комитеты Октябрьского, Дзержинского, Ленинского, Краснозаводского, Сталинского районов. Дзержинским райкомом руководит товарищ Рубан, которая работала на этом посту еще до эвакуации Харькова в октябре 1941 года, Октябрьским — Платонов, работавший здесь же в феврале этого года, когда наши войска занимали город.

Опытные, хорошо знающие город комсомольские работники действуют оперативно и четко. Уже вчера райкомы помогали формировать истребительные батальоны, которые будут помогать охранять важные объекты города. По квартирам агитаторы читали вслух советские газеты, которых здесь так давно не видали. Бригады школьников с большим азартом принялись за уничтожение немецких плакатов, указателей, вывесок и за расклейку советских лозунгов.

В разгаре работы к секретарю обкома комсомола подошел стройный юноша и, волнуясь, обратился к нему:

— Товарищ, у меня очень срочное дело. Понимаете, вы должны мне немедленно помочь. Мне уже исполнилось восемнадцать лет, и я должен срочно вступить в Красную Армию. Я не могу больше ждать! У меня особые счеты с гитлеровцами…

— А в чем именно заключаются эти особые счеты?

Юноша, волнуясь еще больше, тихо сказал сдавленным голосом:

— Я год пробыл в Германии…

Мы разговорились. Владимиру Архипенко действительно за его недолгую жизнь пришлось перенести столько тяжкого, что он на всю жизнь сохранит острое чувство непримиримой ненависти к фашизму. Вместе с другими он был пойман на улице, загнан во двор страшного дома на Малой Пана-совке, где помещалось так называемое «Вербовочное бюро», посажен в эшелон и увезен в далекий Брауншвейг, где ему было суждено в течение долгого года с утра до вечера грузить тяжелые, стокилограммовые мешки в речном порту.

Быстро-быстро, словно опасаясь, что кто-то оборвет его рассказ и не даст излить до конца наболевшее, Владимир рассказывал, как тяжело живется русским и украинцам в Брауншвейге, какие муки испытывают, в частности, те, кто попадает в 21-й штрафной лагерь, где людей беспощадно избивают и заставляют надрываться на непосильной работе.

С большим трудом Владимиру удалось вернуться обратно в Харьков: он заболел, и какой-то сердобольный немец помог ему получить разрешение на выезд. Добраться в родной город было нелегко. Уже началось наше летнее наступление, все пути были забиты встречными эшелонами, везущими раненых. Поезда стояли по нескольку часов на каждом полустанке. По бокам насыпи всюду валялись обгорелые остовы эшелонов, пущенных под откос партизанами.

Владимир радовался всему этому. Он все чаще вспоминал наказ, который ему дали его друзья, когда он уезжал из Брауншвейга на восток:

— Смотри же, помни, чью сторону надо держать!

И он стремился как можно дальше пробраться на восток, чтобы присоединиться к частям Красном Армии. Из Полтавы в Харьков поезда уже не шли: железная дорога была перерезана. Шофер попутной машины согласился взять с собой Владимира. Так он доехал до Валок, откуда надо было пробираться дальше. В Харьков Архипенко попал 15 августа. Мать спрятала его в подвале; там он просидел восемь дней. Только теперь паренек этот вышел открыто на улицу и сразу же поспешил в обком комсомола, чтобы узнать, как вступить добровольцем в Красную Армию…

Таких, как Владимир, немало в Харькове. Одни вернулись из Германии легально — после тяжелой болезни, другие бежали с каторги, хотя все знали, какая страшная судьба ожидает пойманных беглецов: или пуля в лоб и немедленная смерть, или посылка в штрафной лагерь и медленная, но неотвратимая гибель. Ненависть переполняет грудь этого юноши, ему хочется как можно скорее отправиться на фронт, и обком комсомола поможет ему осуществить его желание.

Солнце уже поднялось к зениту, когда мы собрались поездить на вездеходе по улицам города. Всюду, на каждом перекрестке, как и в первый день, — огромные толпы людей. Харьковчане останавливали машины, идущие на север, и требовали от проезжих самой подробной информации о том, как живет Москва. Вести были неплохие, и люди все веселее брались за дело.