Дорога - Александра Маринина

– Погоди, а первый-то раз как они встретились? Что ж ты самое главное пропускаешь?

– Да ну, встретились – и встретились. Ничего интересного. Здравствуй, папа, – здравствуй, Тамара, добрый день, Григорий, спасибо, что приехали. Ни тебе объятий, ни поцелуев, ни слез, как будто вчера только расстались. У Головина характер. У Тамары характер. У Григория вежливость и деликатность. А у нас с тобой – черт-те что, даже всплакнуть не над чем. В общем, в тот момент ничего интересного не было. Интересное потом началось.

– Да не тяни ты! – раздраженно воскликнул Камень. – Вот же манера у тебя душу вынимать!

– Значит, в первый день Головин собирал коллег и соратников по МВД. Понаехали всякие большие чины, чуть ли не каждый на персональной машине с водителем, даже несколько министров автономных республик было. И вот тут оно и случилось.

Ворон сделал вид, что ему срочно нужно пригладить несколько перьев, выбившихся из хвоста, и Камень понял, что друг мелко мстит за недавний выпад насчет Змея.

– Хватит причесываться, ты и так красивый. Рассказывай, – потребовал Камень.

Ворон еще несколько секунд демонстративно наводил порядок в оперенье, дабы Камень полностью прочувствовал всю степень собственной зависимости от расположения рассказчика.

– Ну вот, входит, значит, в квартиру Головина министр внутренних дел Башкирии, здоровенный дядька, высокий, толстый, обнимает юбиляра и вдруг делает круглые глаза и через всю толпу поздравляющих продирается к Тамаре и Григорию. «Григорий Аркадьевич! – кричит. – Какими судьбами?!» И начинает Григорию руку жать и чуть ли не целуется с ним. Головин подходит и сдержанно так говорит: это, мол, мой зять, муж Тамары, моей старшей дочери. А вы, товарищ министр, с ним знакомы, что ли? Тут министр начинает петь Грише дифирамбы и рассказывает, что у него такая непропорциональная фигура, что ни один закройщик в специальных милицейских ателье не может ему мундир сшить так, чтобы сидел хорошо. Ни один не мог! И вот ему сказали, что в Горьком есть необыкновенный мастер, который может все. Так оно и оказалось. Григорий Аркадьевич, говорит министр Башкирии, иногда делает мне любезность, прилетает ко мне в Уфу, снимает мерки и строит мне мундир и брюки или костюм, только в том, что он шьет, я выгляжу более или менее прилично. Не представляю, в чем бы я ходил, если бы не он. Головин говорит: «Да у вас отличная фигура, зачем вы на себя наговариваете, дорогой министр», а министр ему в ответ, дескать, это в костюме от Григория Аркадьевича я так выгляжу, это исключительно его заслуга. Такие мастера, как он, рождаются раз в тысячу лет. Да что я вам, Николай Дмитриевич, рассказываю, вы все это лучше меня знаете. Головин стоит, как аршин проглотил, спина прямая, лицо каменное, ни один мускул не дрогнул. Тамара сияет, ей приятно. Григорий скромно улыбается, ну что вы, говорит, дорогой товарищ, вы меня перехваливаете. И тут еще один гость, замминистра из Татарстана, вмешался. Он при начале разговора-то не присутствовал, попозже подошел и не слышал, как Головин говорил, что Григорий – его зять. Стоит, значит, этот из Казани, глаза вытаращил и все на Тамару поглядывает с интересом. Извините, говорит, вы жена Григория Аркадьевича? Тамара кивает, мол, да, жена. Ой, так это к вам моя супруга в прошлом году специально ездила, чтобы вы ей прическу сделали на сорокалетие нашей свадьбы! Она с вашей прической была такая красавица, помолодела лет на двадцать, она даже в молодости такой не была, как после вашей работы. А вы какое отношение к юбиляру имеете? Николай Дмитрич тоже у вашего супруга шьется? Нет, говорит Тамара, Николай Дмитрич – мой отец. Ну, этот крендель из Казани прямо в осадок выпал. А потом, когда все сели за стол и начали тосты говорить, он слово взял и заявил: «Я хочу выпить за скромность нашего дорогого Николая Дмитриевича. Редкое душевное качество в наше время. Вы посмотрите, у него дочь и зять – звезды первой величины в своих профессиях, к ним со всей страны съезжаются люди, чтобы стать красивыми, а генерал Головин ни разу, никогда, ни единым словом не обмолвился о том, что у него такие родственники. За вас, Николай Дмитриевич, и за вашу семью!» Головин насупился, в тарелку уткнулся, сухо поблагодарил оратора. В общем, видно было, что ему не по себе. Но к концу первого юбилейного дня он немножко расслабился и даже начал улыбаться. В первый-то день он дочерей с мужьями на другой конец стола посадил, а уж во второй и в третий день попросил, чтобы они рядом сели.

– А потом?

– Ну, потом, когда все празднования закончились и после третьего дня Тамара с Любой все убрали и всю посуду перемыли, Головин подозвал Тамару к себе и говорит: «Ты, наверное, хочешь что-нибудь на память о маме взять? Я вот тут тебе приготовил мамин любимый шарфик, она его до последнего дня носила. Возьмешь?» У Тамары слезы на глазах выступили, губы задрожали, но она сдержалась, обняла отца и говорит, мол, спасибо, папа, конечно, я возьму, только у меня к тебе просьба. Я хочу еще взять что-нибудь на память о бабушке и твою фотографию. Мамина фотография у меня есть, мне Любаша дала, а твоей нет.

– А он что?

– А что он? Разрешил, конечно, и фотографию свою подарил, красивую, в генеральском мундире.

– И что Тамара взяла на память об Анне Серафимовне?

– Догадайся с трех раз, – огрызнулся Ворон. – Что она могла взять, кроме статуэтки из бабкиной коллекции? Взяла бабушкину любимую, шарманщика с обезьянкой. Ну, все? Я могу лететь зализывать раны? У тебя утроба ненасытная, тебе сколько ни рассказывай – все мало, а я, между прочим, весь январь восемьдесят шестого с первого числа по двадцать седьмое подряд прошерстил. Думаешь, легко мне было? Это ты тут лежишь и горя не знаешь, а я в трудах и боях добываю для тебя информацию, чтобы тебя, оглоеда булыжного, развлекать. Видно, не дождусь я от тебя благодарности, не доживу до этого светлого дня.

– Дождешься, – пообещал Камень. – Мы с тобой до всего доживем, у нас жизнь вечная.

Ворон улетел к знакомой белочке, которая на весь лес славилась тем, что собирала и запасала лекарственные травы и с удовольствием лечила всех желающих: на проплешину в крыле можно было наплевать, но жертвовать глазом он не мог.

– Змей, – шепотом позвал Камень, оставшись один. – Вылезай, уже можно.

Однако Змей почему-то не появился. То ли уснул, то ли уполз куда-то. Камень расстроился, ему хотелось поговорить, но поговорить было не с кем. Его до глубины души растрогала история про юбилей Николая Дмитриевича, и он с радостью пообсуждал бы рассказанное Вороном. Но рядом никого не было.

Камень пытался в красках представить себе только что услышанное, но не выдержал умственного напряжения и задремал. Проснулся он от свистящего шепота прямо в ухо:

– Скучаешь?

– Скучаю, – обрадовался Камень. – А ты куда пропал?

– Смотрел. Наш снайпер-летописец так увлекся Головиным, что вообще про остальных позабыл. Что там у Родислава с Лизой? Как Лариса и ее бабка? Полгода проскочил – и все про генерала и его юбилей. Вот я и ползал пробелы заполнять.

– Заполнил?

– Ну а как же! Лариса у нас в девятый класс ходит. И ты представляешь, что она учудила? Бабка-то ее думала, что девчонка после восьмого класса в ПТУ пойдет профессию получать, и Люба, честно говоря, тоже на это надеялась, все-таки бюджет у Романовых не резиновый, но не тут-то было. Лариса как восьмой класс закончила, так и заявила: ни в какое ПТУ не пойду, буду дальше учиться, хочу быть такой же образованной, как Леля и Коля. Ну, в тот момент никто особо внимания на ее слова не обратил, а как учебный год в сентябре начался, она и говорит, что школу закончит и будет в институт поступать. Люба аж за голову схватилась: какой институт с такими знаниями? Лариса никогда насчет уроков не усердствовала, писала с ошибками, ей даже Леля по русскому и литературе помогала, и с иностранным языком там полный завал, не говоря уж о точных науках. Люба попыталась ей объяснить, что к чему, но девочка уперлась – чем, говорит, я хуже ваших детей, ваш Коля учится в институте, Лелька тоже будет поступать в вуз, и я хочу, как они. Ну, Люба с Родиславом это дело обжевали, судили, рядили и пришли к выводу, что ребенку надо помочь, потому что если бы не их трусость и слабость, девочка жила бы с папой и ее положение было бы не таким бедственным. В общем, теперь они еще и за репетиторов платят.

– Лихо! – Камень сокрушенно вздохнул. – И Лизе на детей денег дай, и Ларисе репетиторов оплачивай. Это ж никаких зарплат не хватит. И как Романовы выкручиваются?

– Да как-то выкручиваются, хотя и трудно им, конечно. Это заслуга Любы, она умеет копейку считать и самыми дешевыми продуктами кормить вкусно и сытно.

– И в какой институт Лариса намылилась?

– Ты еще спрашиваешь! – фыркнул Змей. – На артистку учиться хочет. Никак не меньше.

– На артистку? – изумился Камень. – Она что же, очень красивая?

– Обыкновенная. Симпатичная, даже, я бы сказал, хорошенькая, но ничего сверхъестественного. Изюминки в ней нет, это точно.