Дорога - Александра Маринина

– Счастлива, – уверенно подтвердил Родислав, радуясь, что удалось-таки вывести разговор на нужную дорогу.

– И в профессии она всего достигла, – задумчиво продолжал Николай Дмитриевич. – Я-то никогда не мог понять, каких таких вершин можно достичь в парикмахерской, стриги себе да стриги, води машинкой по черепу – и вся недолга, чего уж там такого особенного. Она мне говорила, что станет лучшей, а я сердился и насмехался над ней. Да что смеялся – не верил ведь, ни одному ее слову не верил, и скандалил, и не разговаривал с ней месяцами. А она как сказала – так и сделала, всего добилась и в Москве, и в Горьком. Ты знаешь, – Головин внезапно понизил голос, – ее ведь в Кремль возили, она таких дамочек стригла и причесывала – не нам с тобой чета. Ты знал?

– Знал, – признался Родислав.

– А я вот не знал. Мне только в прошлом году один товарищ из ЦК сказал. Вы, говорит, случайно не родственник Тамары Николаевны Головиной? Вот до чего дожил: уже не она – дочь генерала Головина, а я – ее отец. И Григорий этот, видать, сильный мужик, если сумел обломать ее и столько лет рядом с ней прожить, ведь характер-то у Томки тяжелый, мы с матерью столько от нее натерпелись – ну да ты сам небось все знаешь, чего тут рассказывать.

– Знаю, знаю, – улыбнулся Родислав. – Она ведь так переживает из-за того, что была с вами резкой. Вы не представляете! Простить себе не может, что голос повышала на вас с Зинаидой Васильевной и дверью хлопала. Она вас очень любит, Николай Дмитриевич, любит и скучает. Как позвонит – так первым делом о вас спрашивает. Тамара ведь тоже меняется с годами, теперь ей даже стыдно за то, как она вела себя с вами. Может быть, имеет смысл пригласить ее к вам на юбилей?

Головин молчал. Родислав терпеливо ждал, когда тесть хоть слово произнесет, но пауза явно затягивалась, и ее нужно было прервать.

– Я вот что подумал, – заговорил Родислав. – На юбилее соберется много народу, и практически все они были, когда вы отмечали шестидесятилетие. Все они видели Тамару, все ее помнят. А что будет теперь? У вас было две дочери, а сейчас за столом сидит только одна. Ведь начнутся вопросы. Вы готовы отвечать людям правду? Или мы все должны будем врать? Нехорошо получится. Подумайте, Николай Дмитриевич, может быть, пора положить конец этой ссоре? Прошло столько лет, Тамара счастлива в браке, наши с вами опасения не подтвердились. Все-таки она ваша родная дочь, в ней течет ваша кровь, она – часть нашей семьи, и негоже эту часть отрывать и выбрасывать на помойку. И потом, не забывайте о Любе: она очень любит Тамару и страшно переживает все эти годы из-за вашей ссоры. Сделайте ей приятное, доставьте ей радость, пригласите Тамару.

– И что, ты хочешь, чтобы я упал перед ней на колени и попросил прощения? – сердито проговорил Головин. – Не будет этого. Кто она такая, чтобы я перед ней извинялся?

– Не нужно ни перед кем извиняться, вы ни в чем перед Тамарой не провинились. Тогда, восемь лет назад, вы поступили так, как считали правильным, а сейчас прошли годы, и вы считаете по-другому. Все изменилось, понимаете? И вы, и я, и Тамара – даже жизнь стала другой. И в этой другой жизни вы имеете полное право вернуть себе дочь. Она очень горюет оттого, что вы с ней в ссоре, поверьте мне. В ней эта боль так и не затихла. И еще одно: мы с вами не молодеем, Николай Дмитриевич, и Тамара с Любой не молодеют, а чем старше мы становимся, тем важнее для нас делается семья. Не работа, не политика партии и правительства, а именно семья. Не нужно ею разбрасываться. Семью надо собирать.

– И где ты слов-то таких набрался, Родька, – неодобрительно усмехнулся тесть. – Чешешь как на проповеди.

– Вы не согласны со мной? – продолжал гнуть свою линию Родислав.

– Не знаю. Буду думать.

– Николай Дмитриевич, думать времени нет. До вашего юбилея месяц остался, если приглашать Тамару с мужем, то нужно делать это прямо сейчас, чтобы они успели заранее отпроситься на работе и никого не подвести. Вы же знаете, к ним запись на много месяцев вперед.

– Ладно, ладно, реже мечи, – недовольно пробурчал Головин. – Уговорил. Пусть приезжают.

– Так я скажу Любе, чтобы она пригласила Тамару с Гришей? – обрадовался Родислав.

– Не надо, – отрезал Николай Дмитриевич. – Я сам.

– Сами скажете Любе?

– Я сам позвоню.

Головин ушел, а Родислав еще долго пребывал в состоянии шока. Мало того, что тесть оказался более или менее в курсе дел Тамары – знает, что у нее в Горьком сложилась карьера, что живет она счастливо и что у нее нет детей, так он еще и номер ее телефона не спросил. Забыл? Не сообразил? Нет, не таков Николай Дмитриевич, чтобы забыть о таких вещах, тем более о Тамаре он, как выяснилось, окольными путями сведения все-таки собирает, значит, и номером телефона обзавелся. Интересно, давно ли? И еще более интересно, зачем? Собирался позвонить? Когда? В связи с чем? Понимал, что ссоре пора положить конец? Вопросы, вопросы…

Оставшись наедине с женой, Родислав в подробностях пересказал ей свой разговор с Головиным и поделился неожиданными открытиями. Люба слушала его, замерев и затаив дыхание.

– Боже мой, Родинька, неужели это правда? Неужели ты поднял вопрос о Тамаре и папа согласился с ней помириться? Я сама ни за что не осмелилась бы затронуть эту тему, а ты… Господи, Родик, какой же ты молодец! Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, что ты для меня сделал. Это такой подарок для меня, такой подарок!

– Да ладно, Любаша, ну что ты, – Родислав смутился.

Он, конечно, стремился порадовать жену и затеял разговор с тестем только ради этого, но благодарность Любы оказалась такой горячей и искренней, что, видя слезы в ее глазах, он почувствовал себя неуютно. Да, разговор дался ему нелегко, да, он потребовал большого напряжения, но все равно это было, на его взгляд, такой мелочью по сравнению со страданиями, которые он сам причинил Любе, что принимать ее благодарность показалось недостойным и каким-то… непорядочным, что ли. Словно ребенка обманул или пьяного обобрал.

– Надо позвонить Томе, обрадовать ее, – торопливо говорила между тем Люба. – Господи, Родик, мне даже не верится, неужели этот кошмар наконец закончится? Я боялась не дожить до этого дня.

– Я бы не стал звонить.

– Почему? Боишься, что папа передумает?

– Боюсь, – признался Родислав. – Представляешь, мы сейчас Томку обрадуем, обнадежим ее, она будет ждать звонка, будет около телефона сидеть, а Николай Дмитриевич не позвонит.

Люба какое-то время молчала, только вытирала согнутым пальцем слезинки, собирающиеся в уголках глаз, потом встревоженно посмотрела на мужа.

– Родинька, а тебе не показалось, что с папой что-то случилось? – спросила она.

– Ты что имеешь в виду? – не понял Родислав. – Что с ним может случиться? Ты же сама его видела сегодня, сама разговаривала с ним. С папой, по-моему, все в порядке. А что тебя беспокоит?

– Я не могу себе представить своего папу сомневающимся, не знающим ответы на какие-то вопросы, готовым признать свою неправоту. За всю мою жизнь этого никогда не было. Это так не похоже на него. Я вот тебя слушаю – и как будто ты не про папу мне рассказываешь, а про совершенно незнакомого человека. Ну ладно, насчет Тамары я еще могу понять, все-таки она – родная дочь, и душа у него не может не болеть, и столько лет прошло. Он тоже переживал, он думал о ней, беспокоился. Даже узнавал что-то о ней и номер телефона выяснил. Но ведь, судя по тому, что ты мне пересказал, он начал сомневаться не только в своей правоте в ситуации с Томой, он начал сомневаться и в том, что раньше казалось ему незыблемым и абсолютно правильным на все времена. Он начал сомневаться во всем, что составляло суть и смысл его работы, его карьеры, да и всей жизни. Родик, меня это пугает. Что с папой произошло? Как тебе показалось, он не заболел?

– Да не волнуйся ты, Любаша, – успокоил ее Родислав, – с папой все нормально, он отлично выглядит, ты же сама видела. Он вполне здоров и бодр. А сомнения и колебания всегда присущи думающему человеку. Ты привыкла обо всех беспокоиться, вот тебе и мерещится на ровном месте бог знает что.

В этот вечер он уснул быстро и проспал крепко до самого утра, так и не заметив, что обеспокоенная Люба не сомкнула глаз.

Камень изрядно притомился, излагая вернувшемуся с Альп Змею все перипетии, которые тот пропустил, увлекшись романтическими приключениями с симпатичной ужихой.

– Ну так что Головин-то, позвонил Тамаре? – нетерпеливо спросил Змей, подергивая от волнения хвостом.

– Позвонил. Но ты же знаешь Ворона, он к Николаю Дмитричу прилепился, все боялся этот звонок пропустить, так в результате он только реплики Головина слышал. Ой, если бы я мог сидеть, я бы со стула свалился! Как он разговаривал! Это же уму непостижимо! Ворон говорит: набрал номер, весь подтянулся, напрягся, а когда ему ответили – сказал, мол, здрасьте, Головин беспокоит, Тамару Николаевну позовите. Ты представляешь?