В морях твои дороги - Игорь Всеволожский

Другое письмо было от Антонины. Она писала:

«Скоро в институте начнутся занятия. Получила открытку от Хэльми. Если будешь в Таллине, зайди, она будет рада. У тебя есть ее адрес?.. Скажи ей, что мы со Стэллой часто ее вспоминаем. Дед здоров. Книга получается замечательной. Отец сообщает, что у него в личной жизни какие-то перемены. Я немного догадываюсь, но не хочется верить. Тяжело сознавать, что мамино место займет другая. А может быть, я ошибаюсь…»

Нет, ты не ошибаешься, Антонина!

Я спросил отца:

— Как ты думаешь, Серго женится на Клавдии Дмитриевне?

Отец обернулся:

— А тебе, собственно говоря, какое до этого дело?

Мама, накрывавшая на стол, оказала:

— Для Антонины это, конечно, трагедия.

— Ну, она не ребенок, — возразил отец матери. — Сколько ей лет? Восемнадцать? Она совсем взрослая. А потом злые мачехи бывают только в сказках.

— Мне думается, Серго не найдет с этой женщиной счастья.

— Ему виднее. По правде сказать, я тоже от нее не в восторге. Но не отговаривать же его! Он ее любит, по-видимому.

Пришел Серго и принес с собой вина и шампанского.

Он получил назначение — командиром соединения на Черноморский флот. Он сообщил, что женится на Клавдии Дмитриевне и она едет с ним в Севастополь.

Пришел и Русьев — его назначили в соединение к отцу командиром дивизиона.

Поздно вечером я написал Антонине:

«Твой отец завтра женится. Мне эта женщина вовсе не нравится. Мама говорит, что она не принесет твоему отцу счастья. Тебе, я думаю, не страшна никакая мачеха. Ты — самостоятельный человек. И у тебя есть я, правда? И я тебя никому в обиду не дам. Я завтра ухожу в плавание. Твой портрет стоит передо мной, и я говорю ему: «Спокойной ночи, родная! Как я хочу, чтобы ты была счастлива!»

— К тебе можно, Никита?

Ко мне вошла мама.

— Обещай мне беречь себя.

— Обещаю.

— Обещай мне писать.

— Обещаю.

— По письму из каждого порта?

— По письму из каждого порта.

— Желаю тебе счастливого плавания!

И она крепко поцеловала меня.

И вот, ранним утром, когда Нева вся искрилась и в воздухе скользили паутинки, я поднялся на борт канонерской лодки «Десна».

Многим из новичков было не по себе; форму они морскую надели, но моряками не стали: их все же тянуло на берег, где под ногами ощущаешь твердый гранит.

— Бодритесь, бодритесь, — повторял наставительно Фрол. — Не то еще будет! — добавлял он с ехидцей. И бедняги трепетно озирались: «А что еще будет?»

— Не кажется ли вам, Рындин, что надо отвлечь их от мысли о качке? — спросил слышавший назидания Фрола Глухов. — Показать им корабль, рассказать о Кронштадте, фортах, об истории Балтики. Займитесь-ка вместе с Булатовым, он в истории, по-моему, очень силен. Так мы их постепенно и к морю приучим, и к корабельным порядкам. Никто ведь на корабле не родился. Я сам, например, до флота в Вятке на маслобойке работал. Увидел море, когда призвали во флот, в Севастополь. Влюбился в него…

Уже в лагере я заметил, что Глухов к каждому пытливо приглядывается. Отец говорил мне (он знал Глухова по Черному морю), что Глухов обладает даром удивительно быстро распознавать мысли и настроения подчиненных, умеет заглянуть каждом в душу и в сердце…

— Обживутся, — кивнул Глухов на новичков. — Да, вот еще что, нахимовцы, — обратился он ко мне, к Фролу, к Игнату. — Позаботьтесь, чтобы все жили дружно. Ссора на корабле — явление абсолютно недопустимое.

— Ссор не будет, — обещал твердо Фрол.

— В первом плавании, — продолжал Глухов, — мы увидим, кто искренне идет к флоту, а кто пошел в училище лишь потому, что не устроился в другой вуз, — окажутся и такие. Но и среди них мы найдем будущих моряков. Мы должны стремиться, чтобы плавание расширило кругозор новичков. Я думаю, вместе-то справимся?

— Справимся, — снова пообещал уверенно Фрол. Отрывисто прозвонил машинный телеграф; под ногами тихо застучала машина.

«Десна», набирая ход, вышла на середину реки. Когда проходили Кронштадт, все окружили Вершинина. Он рассказывал:

— Я пришел на флот с первым комсомольским набором, в двадцать втором году. Из Крюковских казарм мы пришли в Кронштадт. Паек у нас был тогда скудный, обмундирование из грубой парусины, обслуживали мы себя сами — кололи, возили дрова, топили печи, прибирали мусор, варили пищу. В Кронштадте было корабельное кладбище. Мы бродили по трюмам брошенных кораблей, собирали бачки, черпаки, все, что могло пригодиться в хозяйстве… Наш учебный корабль с бездействующими машинами был разрушен и загрязнен, — продолжал Вершинин. — Мы своими руками очищали трюмы. Семидесятилетний боцман учил нас обивать ржавчину с корабельной обшивки. Мы не боялись труда, не боялись испачкать руки… А какой радостью было выйти в первый раз в море на своими руками восстановленном корабле и, наконец, попасть в школу специалистов, в машинную, электроминную. Большую жизненную школу на флоте прошло мое поколение прежде, чем попало в наше училище…

Я вспомнил рассказ Вадима Платоновича о Вершинине и, попросив разрешения, задал ему вопрос:

— Как вы ходили подо льдом?

— Ну, это было значительно позже, во время финской кампании, — охотно ответил Вершинин. — Тогда я уже был офицером, командовал лодкой. Мы шли к берегам врага. Лодка двигалась ощупью, ползла на стальном брюхе по грунту. Нащупав проход, она очутилась за противолодочной сетью.

Всплыли во вражеской гавани. Потопили транспорт. Сторожевые катера забросали нас глубинными бомбами. Одна разорвалась так близко, что люди почти оглохли. Нас выслушивали гидрофонами. Мы сутки лежали на грунте. Когда мы всплыли, сторожевиков не было. Но путь нам преграждал лед.

Что оставалось делать? Выход оставался один: нырнуть. И мы нырнули. Шли несколько часов, медленно, ощупью, через минное поле. Когда прошли его — попытались всплыть. Да не вышло: над нами был лед. Лодка опять погрузилась, долго шла под водой. Опять попытались подняться и снова ткнулись рубкой в толстую ледяную крышу…

Люди начали задыхаться. А я, скрепя сердце, повел лодку обратно. Решил во что бы то ни стало спасти людей. Наконец, дал команду всплывать. Думалось: если опять ударимся — что тогда? Значит, конец? А лодка поднималась все выше и выше; удара не было! Я выдвинул перископ. Удача! Мы угодили в полынью! Мигом отдраили люки. Люди с жадностью глотали воздух. Лодка стояла среди небольшой полыньи, в которой бурлила вода. Но вокруг — вокруг на много миль сверкал лед…

Лодка — не ледокол. Но она все же стала медленно пробивать льды: отходила, брала разгон… осколки льда скрежетали о стальную обшивку. Так мы шли целые сутки, пока не добрались до чистой воды. Ну, а после я встречался со льдами на Севере. Но ходить подо льдом мне больше уже не пришлось…

Фрол смотрел на Вершинина восторженными глазами. Митя Серегин спросил:

— И вы учились в нашем училище?

— Да, и горжусь тем, что окончил его.

Глухов пригласил нас перейти на другой борт. Отсюда была лучше видна «Красная Горка». В 1919 году, когда форт захватили белогвардейцы, Сталин предложил атаковать форт и с суши и с моря.

— Советую ознакомиться, — сказал Глухов, — с этой замечательной операцией. В корабельной библиотеке вы найдете ее описание. Найдете вы там и историю Кронштадта, и Балтийского флота. Думаю, вас заинтересует и Ледовый поход, когда сотни кораблей пробивались из Гельсингфорса в Кронштадт, чтобы не попасть врагу в руки… Любопытствуйте, читайте как можно больше, и плавание станет для вас осмысленным и полезным…

Когда мы вечером улеглись, Фрол спросил:

— Не спишь, Кит?

— Нет, не сплю.

— Твой отец тоже ходил во льдах на торпедном катере?

— Да, он прикрывал эвакуацию Ханко.

— Ну-ну, и как же они пробивались?

— С трудом. Катера обросли ледяной корой. С оборванными антеннами, со сломанными мачтами они все же пришли в Кронштадт! Ты знаешь, Фрол, отец всегда говорит, что с нашими моряками, смелыми и решительными, обладающими железными нервами, для торпедных катеров в будущем не будет ничего невозможного!

— Правильно говорит Юрий Никитич! Я тоже так думаю. Эх, Кит, ты знаешь? Мне до смерти хочется поскорее стать самостоятельным человеком!

Я лежал на покачивающейся койке, глядел на лампочку в сетке; потом я заснул; во сне я шел на быстроходном корабле в далеком северном море, среди льдов…

На другой день барометр упал, задул ветер, заморосил дождь, небо покрылось рваными тучами, и залив сразу стал неприветливым, похожим на серое одеяло…

Немногие оставались на палубе, большинство забралось в теплый кубрик. Впереди показался высокий горбатый остров, похожий на зверя, выставившего из воды спину.