Тринадцатая пуля - Вионор Меретуков

И все это склоняет автора написать облегченный финал в голливудском стиле: убегающее за горизонт шоссе, по которому строго в направлении подсвеченного прожекторами солнца отбывает герой, сидящий за рулем пятисотсильного "Феррари".

Рядом с ним роскошная блондинка, держащая на коленях кейс с вожделенным миллионом… Я бы, пожалуй, и так и написал… Не печалиться же, в самом деле, до скончания века?

С прошлым надо расставаться весело. Хотя это и нелегко. Но ведь надо же…

И для такого расставания время уже настало. Пусть мы по-прежнему щеголяем в коротких штанишках, но они уже не сползают с наших пополневших, округлившихся чресл, они на нас плотно сидят…

Глава 32

…Прошло несколько месяцев. В Москве как-то постепенно и незаметно опять все пошло по-старому. Снова открылись роскошные магазины и дорогие рестораны…

Улицы заполнились праздными и непраздными людьми. И опять все куда-то, как и в любом другом большом городе мира, бегут, бегут, бегут… Все забыли июльские события…

Заработали театры. Идет спектакль по новой пьесе В. Бедросова. Новаторская пьеса называется "Сортир номер 6". Сбываются дерзновенные мечтания моего доброго друга…

Народ валит валом… Васька купается и в лучах, и в деньгах…

Я был на премьере. Незабываемое зрелище… Все первое действие два главных героя, мужчина и женщина, сидели на голландских розовых унитазах, обратив лица к зрительному залу. И, естественно, вступали между собой в диалог.

Помнится, главный персонаж говорил что-то о властолюбцах. Во всем чувствовалось что-то авторское, личное… Было ясно, что властолюбцы чем-то сильно насолили драматургу.

В исполнителе главной роли я узнал вернувшегося на сцену двойника Сергея Есенина, бывшего когда-то директором рынка и некоторое время — кандидатом в диктаторы России. Он имел шумный успех. И косоглазие было снова при нем…

"Да, — в раздумье вещал артист, разматывая рулон туалетной бумаги, — конечно, это были страшные люди. Все эти Ленины, Сталины…"

"Гитлеры, Пиночеты…" — поддерживала его очаровательная юная партнерша, приятно улыбаясь.

"Да… страшные люди… Но они же и смешны! И ущербны! Они не полноценны!"

"Стремление к власти — это болезнь! — восклицала девушка с энтузиазмом. — И лечится она просто. Демократией!"

"Да, да, демократией! Наконец-то мы поняли это. Наконец-то! — вскрикивал партнер, приподнимаясь и заглядывая в отверстие унитаза. — О, господи! Как хорошо нам с тобой, Анастасия, просто не верится!"

"Дорогой, как хорошо нам бывает, когда мы вот так сидим с тобой вдвоем по вечерам рядом и разговариваем… об умном… — восторгалась она, к чему-то принюхиваясь. — Ах, как хорошо!"

"Продолжим нашу беседу, Анастасия, — строго продолжал актер, дергая за веревку. Слышался шум воды, усиленный динамиками. — Я неизмеримо выше их уже потому, что не болен этой болезнью. Я — человек, а их обделила природа такими естественными вещами как умение сострадать и умение сомневаться!"

"Как ты прав, Максимилиан! — И после долгой паузы: — Они мне тоже смешны, Максимилиан!"

"Это еще почему?" — недоверчиво спрашивал герой, брезгливо глядя на партнершу.

"Они мне напоминают смешных марионеток, которые сами себя дергают за ниточки. И поэтому их можно побеждать".

"Зло, — выкрикивал герой, — вполовину теряет свою страшную силу, если он осмеяно!"

Сцена погружалась во мрак. Звучала шестая кантата Баха, прерываемая ликующими звуками спускаемой воды. Туалетный бачок надрывно ревел, возвещая приход новой эры драматургии.

Опускался занавес, и громовые аплодисменты сотрясали театр.

Второе действие было еще интереснее. Когда в зале смолкали все звуки, и наступала гробовая тишина, неяркий свет заливал сценическое пространство.

Шестеро дюжих рабочих сцены, кряхтя и постанывая, выносили из кулис и ставили перед зрителями огромный унитаз, на который тут же боком усаживался некий неопрятный очкарик со спущенными брюками и вперял свой сонный взгляд на видимую из зрительного зала картину, висевшую на выбеленной бутафорской стене.

Собственно, картиной ее назвать было нельзя, ибо это была просто рама, сквозь которую была видна стена, крашеная белой масляной краской.

Полчаса второго действия тянулись, как столетие… За все второе действие были сказаны всего два слова. "Белый квадрат!" — скороговоркой пробормотал очкарик, который был явно не в ладах с дикцией.

Однако и здесь замысел автора нашел отклик у доброжелательного зрителя, и во второй раз аплодисменты потрясли зрительный зал…

С третьего отделения ноги сами унесли меня прочь из театра…

Везунчик Васька отстроил заново дачу. Теперь она у него из огнеупорного кирпича…

Зазывает в гости…

Алекс развелся. Оказывается, ногу ему сломала жена — теперь уже бывшая — во время семейной потасовки. Худая-худая, а силу, поедая ночные борщи, накопила немалую.

Тесть выгнал его со всех постов, и теперь Алекс пытается подрабатывать репетиторством, обучая местное население языку, который сам толком не знает…

Полховский во Франции. Купил себе действующую водяную мельницу под Парижем. На замок денег не хватило… Что он будет делать с этой мельницей?! Живопись забросил. "Ну ее к черту, — говорит, — толку никакого, а руки от этого говна никак не отмоешь!"

При встрече, которая ознаменовалась грандиозной попойкой, я осторожно поинтересовался у Бориса, как это Берия оказался в его кухне, тогда, в тот предновогодний вечер с дракой? Ответа я не получил. Полховский отвел глаза в сторону и принялся нарезаться с такой силой, что едва не отправился к праотцам.

Илья заседает в правлении какого-то солидного банка. Мотается между Москвой и Парижем.

У него теперь две жены, и каждая знает о существовании соперницы. Уверяет, что обе его жены счастливы. Этому удивительному человеку все сходит с рук. Илья по-прежнему красив, добр, отзывчив, деятелен и одновременно страшно легкомыслен.

Викжель бесследно сгинул. Иногда мне кажется, что он такая же фикция, как и те тени, что когда-то населяли мою квартиру.

Саболычу я подарил две искусственные ноги. Одна зимняя — с крупным протектором на случай гололеда, вторая облегченная — для летнего кобеляжа, которому обожает предаваться этот, уже совсем постаревший, инвалид, говорящий о желании жениться скорее ради неистребимого желания подурачиться. Пьет горькую по-прежнему, чего и другим желает. Странные люди проживают под нашим русским солнцем…

Кстати, этот странный человек заделал пролом, через который убежали соратники Сталина, насмерть перепуганные истошным визгом Славы. Перед тем как приступить к работе, Саболыч долго рассматривал огромную дыру в стене, качал головой, потом, сопя, полез в пролом:

— Темно, как в жопе у негра…

Перепачканный кирпичной пылью, он вылез с книгой в руке.

— "Краткий курс ВКП (б)", — прочитал он. — Больше там ничего нет. Только еще одна кирпичная кладка.

— Давно хочу тебя спросить, Саболыч. Ты, что, правда, учился в университете?

— Не только учился, но и закончил его… Еще вопросы есть, коллега?..

— Есть…

Саболыч предостерегающе поднял руку:

— Чему ты удивляешься, Андреич? Я жил вместе с эпохой… Сейчас уровень общественного сознания упал до пугающе низкой отметки. А я падал вместе с обществом. Все в мире потеряло цену… Все эти Штайнеры, Фрейды, Соловьевы и Булгаковы, не говоря уже о Толстом и Достоевском, забыты… Будто и не было их святых открытий… Люди устали искать Бога… Бога им заменил телевизор. А я? Маску всегда носить легче, чем собственное лицо… Я тоже устал… Но сил, чтобы поставить стену, у меня хватит, — и, швырнув евангелие от Иосифа Сталина в черную дыру пролома, он спокойно принялся класть кирпичи.

Что здесь скажешь? Ничего не скажешь… Только руки разведешь в стороны.

Мне по-прежнему снятся сны. Такие, знаете, сны начала двадцать первого века — цветные, звуковые, стереофонические и многосерийные… Но, слава Богу, Сталин и его камарилья не снятся…

Другое время — другие сны…

Мы со Славой живем в нашей квартире на тихой улочке между Avenue George V и Avenue de Jena.

Вняв просьбам Славы, я отпустил длинные волосы, усы и бороду. На шее у меня всегда повязан платок. И хотя он душит меня, я терплю. Если бы не это, можно было бы сказать, что я абсолютно счастлив.