Августовские пушки - Барбара Такман

Ясно одно: с самых первых встреч французов с Френчем они были разочарованы (хотя и по-разному), напуганы или взбешены. Казалось, что главная цель, ради которой БЭК прибыл во Францию, — не дать Германии ее сломать — была, по-видимому, непонятна Френчу, или, по крайней мере, он не видел смысла спешить. А его военная самостоятельность, которую так подчеркивал Китченер, означала, что он мог «по собственному выбору назначать время для сражения и для отдыха», как выразился Пуанкаре, независимо от того, что Германия могла за этот срок одолеть Францию, тем самым полностью лишив смысла дальнейшие боевые действия. Все тот же Клаузевиц указывал, что союзная армия, действующая независимо, нежелательна, но если присутствия такого союзника нельзя избежать, то важно, по меньшей мере, чтобы ее командующий «был бы не самым осторожным и осмотрительным, а, наоборот, самым предприимчивым». В течение следующих трех недель, наиболее напряженных в войне, значимость этой мысли Клаузевица стала особенно ясной.

На следующий день, 16 августа, сэр Джон посетил главный штаб в Витри, и Жоффр обнаружил, что Френч «твердо придерживается собственных идей» и «стремится не подвергать риску свою армию». На Джона Френча этот визит не произвел особого впечатления, возможно, из-за привычной чувствительности английских офицеров к социальному происхождению. Борьба за «республиканизацию» французской армии привела к увеличению в ней числа, с английской точки зрения, «неджентльменов». Несколько месяцев спустя Френч писал Китченеру, что «они низкого происхождения, и всегда приходится помнить, из какого класса вышло большинство их генералов». Французский главнокомандующий не представлял исключения — он был сыном торговца.

Воспользовавшись встречей, Жоффр вежливо, но настойчиво выразил свое желание, чтобы британские экспедиционные силы вступили в действие на Самбре вместе с Ланрезаком 21 августа. В противоположность тому, что он ответил Пуанкаре, Френч обещал сделать все возможное, чтобы успеть к этому сроку. Он попросил также, поскольку ему придется удерживать незащищенный фланг французской линии, чтобы Жоффр передал «непосредственно под его командование» кавалерию Сорде и две резервные дивизии. Жоффр, конечно, отказался. Докладывая о своем визите Китченеру, сэр Джон сообщал, что на него «большое впечатление» произвели генерал Вертело и его штаб, которые были «целеустремленными, спокойными и уверенными» и продемонстрировали «полное отсутствие суеты и паники». Своего мнения о Жоффре он не приводил, ограничившись замечанием о том, что, по-видимому, французский командующий сознавал важность «выжидательной позиции»; это было ошибочное суждение, говорящее само за себя.

Следующий визит состоялся утром 17 августа к Ланрезаку. Напряженность, царившая в штабе 5-й армии, прорвалась наружу — начальник штаба Эли д’Уассель, обращаясь к Югэ, который приехал вместе со столь долго и безуспешно разыскиваемыми англичанами, воскликнул: «Ну наконец-то вы объявились! Я бы не сказал, что слишком скоро. Если нас разобьют, этим мы будем обязаны вам».

Генерал Ланрезак появился на ступеньках, выйдя из дома, чтобы приветствовать прибывших. Их появление все же не рассеяло подозрений командующего армией в том, что они могут оказаться генералами без дивизий. И все сказанное в последующие полчаса не очень-то разубедило его в обратном. Не зная толком языка друг друга, два генерала уединились, решив посовещаться без переводчиков. Затея довольно сомнительная, и объяснение лейтенанта Спирса, что они поступили так по соображениям секретности, вряд ли проясняет ситуацию. Вскоре оба генерала присоединились к членам своих штабов, многие из которых прекрасно владели обоими языками, и перешли в помещение оперативного отдела. Сэр Джон Френч уставился на карту, надел очки, указал на какое-то место на Маасе и попытался спросить по-французски, полагает ли генерал Ланрезак, что немцы форсируют реку в месте, которое носило непроизносимое для англичан название «Юи». Поскольку мост в Юи был единственным между Льежем и Намюром, а войска фон Бюлова как раз двигались по нему на противоположный берег, то вопрос Френча был уместен разве что как риторический. Англичанин запнулся на первой же фразе, не зная, как сказать «пересечь реку». Ему помог Уилсон, подсказав по-французски — «traverser la fleuve», но, дойдя до слов «à Ниу», Френч снова запнулся.

— Что он говорит? Что он говорит? — торопил Ланрезак.

— …а Юй, — наконец выговорил сэр Джон, словно ойкнув от боли.

Ланрезаку объяснили, что английский главнокомандующий хочет знать, не думает ли он, что немцы перейдут реку у Юи.

— Скажите маршалу, — ответил Ланрезак, — я думаю, что немцы пришли к Маасу ловить рыбу.

Тон, к которому он прибегал обычно, отвечая на глупый вопрос во время своих знаменитых лекций, вряд ли годился для беседы с фельдмаршалом дружественной армии.

— Что он говорит? Что? — забеспокоился Френч, уловивший интонацию, но больше ничего не понявший.

— Он говорит, что немцы собираются перейти на другую сторону реки, сэр, — без запинки «перевел» Уилсон.

Итак, как видно из этого обмена репликами, взаимопонимания не получилось с самого начала. Наряды на постой и линии связи, всегда являвшиеся причиной трений между соседствующими армиями, вызвали первые недоразумения. Затем последовали более серьезные, касающиеся применения кавалерии, причем каждый командующий хотел, чтобы стратегическую разведку проводил другой. Усталый и наполовину расковавшийся корпус Сорде, который Жоффр придал Ланрезаку, был вновь отправлен в дело, на сей раз, чтобы установить контакт с бельгийцами к северу от Самбры в надежде уговорить их не отступать к Антверпену. Ланрезак, как и англичане, крайне нуждался в информации о расположении частей противника и об их передвижениях. Он хотел использовать свежую кавалерийскую дивизию англичан. Френч не соглашался. Явившись во Францию всего с четырьмя дивизиями вместо шести, он хотел придержать пока кавалерию в качестве резерва. Ланрезак неверно понял его, посчитав, будто Френч намерен использовать кавалеристов в пешем строю, а такое предположение было бы смертельным оскорблением для лихого кавалериста, героя конного прорыва под Кимберли.

Наиболее серьезным из всех разногласий был спор относительно даты, когда британский экспедиционный корпус будет готов вступить в боевые действия. Хотя накануне сэр Джон сказал Жоффру, что будет готов к 21 августа, теперь он передумал — то ли просто из-за нахлынувшего раздражения, то ли по причине нервозной неопределенности. Теперь Френч назначил 24-е число — то, которое назвал Пуанкаре. Для Ланрезака это было уж чересчур. «Неужели английский генерал полагает, будто противник будет ждать его?» — мысленно недоумевал он. Очевидно, как он с самого начала и полагал, на англичан нельзя было положиться. Разошлись они с «красными лицами». Ланрезак информировал Жоффра, что англичане не будут готовы «по крайней мере до 24 августа». Их кавалерия будет использована как конная пехота, и на нее «нельзя рассчитывать ни для каких других целей». Он поставил вопрос о возможной неразберихе между французами и англичанами на дорогах «в случае отступления». Эта фраза громом среди ясного неба прозвучала в главном штабе. Ланрезак — «настоящий лев» наступления — уже готовился отступать.

Когда сэр Джон Френч прибыл в свой штаб, который временно размещался в Ле-Като, он также был потрясен, узнав, что командующий II корпусом, его старый товарищ генерал Грайерсон, скоропостижно скончался этим утром в поезде вблизи Амьена. Просьба Френча, чтобы Китченер назначил новым командующим совершенно определенного, нужного Френчу генерала — «пожалуйста, сделайте, как я прошу», — была отклонена. Китченер прислал генерала сэра Горация Смит-Дорриена, с которым Френч никогда не ладил, так как оба были чрезмерно самоуверенными. Как и Хейг, Смит-Дорриен не питал особого уважения к главнокомандующему и стремился действовать по собственной инициативе. Обида Френча на Китченера вылилась в антипатию к Смит-Дорриену и впоследствии нашла свое отражение в слабой и путаной книге, которую Френч назвал «1914», признанной известным рецензентом «одной из самых скверных из когда-либо написанных книг».

В штабе бельгийской армии в Лувене 17 августа, в тот день, когда Френч встречался с Ланрезаком, а Рупрехт требовал разрешить контратаку, премьер-министр де Броквиль и король Альберт обсуждали вопрос о переводе правительства из Брюсселя в Антверпен. Части армии фон Клука, превосходящей бельгийскую численностью в четыре или пять раз, штурмовали бельгийскую оборону в 15 милях, у реки Гете; 8000 солдат фон Бюлова форсировали реку у Юи, в 30 милях, и двигались на Намюр. Если пал Льеж, то что может сделать Намюр? Период накапливания сил миновал, основное германское наступление начало развертываться, а армии держав-гарантов Бельгии еще не прибыли. «Мы — одни», — сказал король де Броквилю. Немцы, предполагал он, пройдут через Центральную Бельгию и займут Брюссель, хотя «итог событий еще не определен». Правда, в этот день французскую кавалерию ожидали у Намюра. Жоффр, информируя короля Альберта о рейде кавалерии, заверил, что по самым точным оценкам главного штаба германские части к западу от Мааса представляют собой не более чем «заслон». Он обещал, что вскоре прибудут французские дивизии, которые станут взаимодействовать с бельгийцами в отпоре врагу. Король Альберт был уверен, что германские войска у реки Гете и Юи отнюдь не «заслон». Печальное решение о пере воде правительства из столицы было принято. 18 августа король приказал армии отступить от Гете к укрепленной позиции у Антверпена и перевести штаб из Лувена на 15 миль дальше, в Мехелен (Малин).