Августовские пушки - Барбара Такман

Двадцатого августа германские войска заняли Брюссель. Неожиданно на улицах появились эскадроны улан с пиками наготове. Они стали предвестниками мрачного парада, невероятного по своей мощи и величию. Он начался в час дня с серо-зеленых пехотных колонн, в которых, сомкнув ряды, маршировали выбритые солдаты, в начищенных сапогах и с примкнутыми штыками, сверкавшими на солнце. Затем появилась такая же серо-зеленая кавалерия с трепетавшими на пиках черно-белыми флажками, будто вернувшаяся из средних веков. Подковы бесчисленных лошадиных копыт, непрестанно цокавших по мостовой, казались способными затоптать все, что бы ни встретилось им на пути. За конницей прогромыхали тяжелые артиллерийские орудия. Рокотали барабаны. Хриплые голоса ревели песню победы «Heil dir im Siegeskranz» на мотив «Боже, храни короля». Они все шли, колонна за колонной, бригада за бригадой. Молчаливые толпы, наблюдавшие это бесконечное шествие, были поражены его завершенностью и единообразием. Затем, запряженные четверками лошадей, появились походные кухни. Разведенный в них огонь и изрыгавшие дым трубы произвели не меньшее впечатление, чем грузовики, оборудованные под сапожные мастерские. Сапожники за своими столами заколачивали гвозди в подметки, а солдаты, чьи сапоги находились в ремонте, стояли на подножках.

Парад проходил по одной стороне бульвара, чтобы не мешать штабным офицерам в автомобилях, а посыльным на велосипедах и мотоциклах обгонять процессию. Кавалерийские офицеры представляли собой отдельное зрелище — кто залихватски курил сигареты, кто красовался в моноклях, кто демонстрировал могучий загривок, кто поигрывал стеком, и у всех на лицах было написано презрение к побежденным. Шли часы, а марш победителей продолжался. Три дня и три ночи 320 000 солдат армии фон Клука грозной поступью шли через Брюссель. Был назначен германский генерал-губернатор, над ратушей подняли германский флаг, часы поставлены по германскому времени. На столицу наложили контрибуцию в 50 миллионов франков (10 миллионов долларов), которую полагалось выплатить через 10 дней, на провинцию Брабант — 450 миллионов франков (90 миллионов долларов).

В Берлине после сообщений о взятии Брюсселя зазвонили колокола, на улицах раздавались радостные возгласы, горожане пришли в приподнятое настроение, незнакомые обнимались, и царило «всеобщее ликование».

Франция же 20 августа еще собиралась наступать. Ланрезак достиг Самбры, англичане стояли с ним вровень. Сэр Джон Френч после многих колебаний заверил Жоффра, что будет готов вступить в боевые действия на следующий день. Но из Лотарингии поступили плохие новости. Рупрехт начал свое контрнаступление мощнейшим ударом. 2-я армия Кастельно, из состава которой Жоффр взял один корпус для бельгийского фронта, отступала; Дюбай доносил, что немцы упорно атакуют. В Эльзасе генерал По, действовавший против значительно уменьшившихся немецких сил, взял обратно Мюлуз и весь прилегающий район, но теперь, с уходом Ланрезака на Самбру, войска По были нужны, чтобы занять его место для наступления в центре. Даже Эльзас, величайшую жертву, принесли на алтарь «Плана-17». Хотя и ожидалось, что Эльзас, как и железорудные шахты в Брие, будет возвращен после победы, огорчение генерала По чувствовалось в каждой строке его воззвания к народу, который он только что освободил. «На севере начинается великая битва, которая решит судьбу Франции, а с ней и Эльзаса. Именно туда посылает главнокомандующий все силы нации, чтобы предпринять решительное наступление. С громадной печалью мы должны оставить Эльзас. Жестокая необходимость заставляет эльзасскую армию и ее командующего с болью в душе подчиниться тому, что вызвано крайней необходимостью». В результате во владении французов остался лишь небольшой клочок территории вокруг Танна. Сюда в ноябре прибыл Жоффр и сказал, вызвав слезы на глазах безмолвной толпы: «Je vous apporte le baiser de la France. Я передаю вам поцелуй Франции». Остальному Эльзасу еще долгие годы пришлось ждать окончательного избавления.

На Самбре, где Ланрезак должен был на следующий день предпринять наступление, «двадцатое августа, — по словам лейтенанта Спирса, — было волнующим днем для войск. Напряжение ощущалось даже в воздухе. Все чувствовали, что великая битва близка. Моральный дух 5-й армии был необычайно высок… Никто не сомневался в успехе». Но их командир не был настолько в этом уверен. Генерал д’Амад, командующий группы из трех территориальных дивизий, которые Жоффр в последнюю минуту все-таки послал на позиции левее англичан, также испытывал беспокойство и тревогу. В ответ на его запрос в главный штаб генерал Вертело ответил: «Сведения о германских войсках в Бельгии сильно преувеличены. Причин для беспокойства нет. Диспозиции, занятые по моему приказу, в настоящее время считаются достаточными».

В 3 часа дня генерал де Лангль де Кари, командующий 4-й армией, доложил о движении противника через его фронт и запросил у Жоффра, не следует ли предпринять наступление немедленно. В главном штабе господствовало твердое убеждение в том, что чем больше немцы перемещаются вправо, тем слабее их центр. «Я понимаю Ваше нетерпение, — ответил Жоффр, — но, по моему мнению, время для наступления еще не пришло… Чем более район (Арденн) будет ослаблен к моменту наступления, тем лучше будут результаты продвижения 4-й армии, поддерживаемой 3-й. Поэтому крайне важно дать противнику возможность пройти мимо нас в северо-западном направлении, не нападая на него преждевременно».

В 9 часов вечера главнокомандующий решил, что время пришло, и отдал 4-й армии приказ немедленно начать наступление. Это был великий час — час «порыва», élan. Ночью 20 августа Жоффр сообщал Мессими: «Есть основания ожидать успешного развития операции».

Глава 14

Разгром: Лотарингия, Арденны, Шарлеруа, Монс

Генри Уилсон писал в своем дневнике 21 августа: «Страшно подумать и в то же время радостно, что еще до конца этой недели произойдет битва, о которой еще не слышал мир». Когда он писал эти слова, великая битва уже началась. С 20 по 24 августа весь Западный фронт гремел сражением, вернее — четырьмя сражениями, известными в истории под общим названием Пограничного. Начавшись справа, в Лотарингии, где бои шли уже с 14 августа, они прокатились вдоль всей границы. Исход в Лотарингии повлиял на сражение в Арденнах, оно сказалось на ходе битве у Самбры и Мааса (известных как битва при Шарлеруа), а Шарлеруа отразилось на Монсе.

К утру 20 августа 1-я армия генерала Дюбая и 2-я армия генерала де Кастельно встретились в Лотарингии с подготовленной обороной германских войск у Саарбурга и Моранжа и были жестоким образом наказаны за легкомыслие. Очень быстро обнаружились пределы offensive à outrance: наступление быстро захлебнулось, натолкнувшись на тяжелую артиллерию, колючую проволоку и пулеметные гнезда. Касаясь тактики наступления, французский полевой устав предусматривал, что за 20-секундный бросок атакующая пехота успеет покрыть 50 метров, пока противник изготовится к стрельбе, прицелится и выстрелит. Как потом горько сетовал один французский солдат, вся эта «гимнастика, которой мы столько занимались на маневрах», оказалась никчемной на поле боя. Чтобы открыть пулеметный огонь, немцам требовалось было всего 8 секунд, а не 20. Полевой устав также рассчитывал, что шрапнельные снаряды 75-миллиметровых орудий «нейтрализуют» оборону, вынудив противника «пригнуться и стрелять не глядя». Но вместо этого, как предупреждал Иэн Гамильтон, основываясь на опыте русско-японской войны, обороняющийся, заняв позицию в оборудованных брустверами траншеях, не боится шрапнели и ведет огонь по атакующим через амбразуры.

Несмотря на все препятствия, оба французских генерала отдали приказ о наступлении 20 августа. Без поддержки артиллерийского огня их войска бросились на германские укрепленные позиции. Контратака Рупрехта, в проведении которой главный штаб ему не посмел отказать, началась в то же утро с убийственной артиллерийской подготовки, проделавшей во французских боевых порядках зияющие пустоты. XX корпус Фоша армии Кастельно был на главном направлении наступления, которое приостановилось перед укреплениями Моранжа. Баварцы, чей боевой дух так не хотелось сдерживать Рупрехту, контратаковали и вклинились во французскую территорию. Стоило только кому-то закричать: «Франтиреры!» — как они немедленно начинали грабить, расстреливать и поджигать. В старинном городке Номени, находящемся в долине Мозеля между Мецем и Нанси, 20 августа были расстреляны или заколоты штыками 50 жителей, а уцелевшие после артиллерийского обстрела дома были сожжены по приказу полковника фон Ханнапеля, командира 8-го баварского полка.

Ведя тяжелые бои по всему фронту, армия Кастельно подверглась на левом фланге упорной атаке германского отряда из гарнизона Меца. Видя, что левый фланг отходит и все резервы уже пущены в ход, Кастельно понял, что надежды на наступление рухнули, и вышел из боя. Оставался только один выход — оборона, но это слово было под запретом, и сама идея об обороне — запретна. Но вряд ли Кастельно сознавал, как предполагал один из наиболее яростных критиков «Плана-17», что долгом французской армии было не наступление, а оборона французской земли. Приказ об общем отступлении на линию обороны у Гран-Куронне Кастельно отдал потому, что у него не оставалось иного выбора. На его правом фланге 1-я армия Дюбая еще удерживала свои позиции и, несмотря на большие потери, даже продвинулась вперед. Когда из-за отступления Кастельно ее правый фланг оказался открытым, Жоффр приказал 1-й армии также отступить, чтобы быть на одной линии с соседом. «Нежелание» Дюбая сдавать территорию, завоеванную в результате семидневных боев, было очень велико, и его давняя антипатия к Кастельно отнюдь не уменьшилась в результате отхода, которого «положение моей армии совсем не требовало».