Смертельный холод - Луиза Пенни

Нет, он слишком хорошо себя знал: вратаря из него никогда бы не получилось.

Вот Гамаш – другое дело. Они все могли положиться на него – он бы всех спас.

Бовуар принес полный бокал вина и поставил на стол рядом с телефоном. Гамаш благодарно улыбнулся ему.

– Bonjour?

Сердце Гамаша сжалось, когда он услышал знакомый голос.

– Oui, bonjour, это мадам Гамаш, библиотекарь? До меня дошел слух, что один читатель не вернул вам книгу – просрочил?

– Это муж у меня просрочил с возвращением. И он большой книжник, – сказала она со смехом. – Привет, Арман. Как у тебя дела?

– Элеонора Аллер.

Последовала пауза.

– Спасибо, Арман. Элеонора Аллер. – Рейн-Мари произнесла это имя, словно оно было частью молитвы. – Красивое имя.

– И красивая женщина, как мне сказали.

И тогда он поведал ей всё. Об Элеоноре и ее друзьях, об Индии и дочери. О Си-Си, которую забрали из дома Элеоноры. О том, что воспитывал ее неведомо кто, что она искала мать и в ходе этих поисков оказалась в Трех Соснах.

– А почему она решила, что найдет там свою мать? – спросила Рейн-Мари.

– Потому что именно эту деревню ее мать изобразила на рождественском украшении. На шарике ли-бьен. Единственное, что Си-Си досталось в наследство от Эль. Ей либо сказали, либо она сама догадалась, что три сосны на шарике означают деревню, где родилась и выросла ее мать. Мы сегодня разговаривали со старожилами деревни, и они помнят Аллеров. Всего одна дочь – Элеонора. Они уехали отсюда почти пятьдесят лет назад.

– И Си-Си купила дом в Трех Соснах, чтобы найти мать? Занятно, почему она сделала это теперь, а не много лет назад?

– Думаю, наверняка мы этого никогда не узнаем, – сказал Гамаш, сделав глоток вина. На заднем фоне он слышал музыку «Хоккейного вечера Канады». Рейн-Мари в этот субботний вечер тоже смотрела хоккей. – У Томаса сегодня не лучший день.

– Я думаю, ему не нужно так далеко выходить из ворот, – откликнулась Рейн-Мари. – Рейнджеры просто знают его слабое место.

– У тебя есть теория, почему Си-Си вдруг сейчас решила найти свою мать?

– Ты сказал, что Си-Си обратилась к одной американской компании по поводу каталога.

– И что ты в связи с этим думаешь?

– Возможно, Си-Си ждала, пока у нее не появится ощущение, что она добилась успеха.

Гамаш задумался, глядя на игроков на экране телевизора: они перепасовывали друг другу шайбу, теряли ее, откатывались на скорости назад, когда атаковала команда противника. Бовуар и Лемье со стонами откинулись на спинку дивана.

– Американский контракт, – сказал Гамаш. – И книга. Мы думаем, что именно поэтому Эль переехала с автобусной станции в «Ожильви». Си-Си вывесила постеры, рекламирующие ее книгу. Один из них висел как раз у автобусной станции. Эль, вероятно, увидела его и поняла, что Си-Си де Пуатье – ее дочь. Поэтому она отправилась к «Ожильви» – чтобы найти ее.

– А Си-Си отправилась в Три Сосны, чтобы найти мать, – сказала Рейн-Мари.

При мысли о том, что две эти битые жизнью женщины искали друг друга, скребло на сердце.

Перед мысленным взором Гамаша возник образ Эль, маленькой, хрупкой, старой и замерзающей: как она плетется из другого конца города, оставив там ценное место у решетки метрополитена в надежде найти дочь.

– Бросай! Бросай! – заорали болельщики перед телевизором.

– Ура! Гол! – закричал комментатор под бешеные аплодисменты стадиона и чуть ли не истерические крики Бовуара, Лемье, Габри и Оливье, которые обнимались и танцевали по комнате.

– Ковальски! – крикнул Бовуар Гамашу. – Наконец-то. Теперь три – один.

– А что делала Си-Си в деревне? – спросила Рейн-Мари.

Она выключила телевизор в гостиной, чтобы сосредоточиться на разговоре.

– Она, видимо, решила, что одна из этих пожилых женщин – ее мать, и поэтому поговорила со всеми ими.

– А потом нашла свою мать у «Ожильви», – сказала Рейн-Мари.

– Эль, вероятно, узнала Си-Си. Я думаю, она к ней обратилась, но Си-Си не обратила на нее внимания, решила, что это одна из уличных бродяжек. Но Эль проявляла настойчивость. Пошла за ней. Может быть, даже назвала ее по имени. Но и тогда Си-Си могла объяснить это тем, что бродяжка видела ее рекламные постеры. Наконец Эль впала в отчаяние, распахнула одежду на груди и показала свой кулон. И тут Си-Си должна была остановиться как вкопанная. Она должна была помнить этот кулон с детства. Его заказала Эмили Лонгпре. Другого такого не существовало.

– И тогда Си-Си, видимо, поняла, что эта женщина – ее мать, – мягко сказала Рейн-Мари, представляя себе эту сцену и пытаясь представить, что при этом чувствовала Си-Си.

Си-Си, которая жаждала найти мать. Которая желала не только найти мать, но и услышать ее одобрение. Почувствовать объятие этих старых рук.

А тут она увидела Эль. Вонючую, пьяную, глупую бродяжку. Ее мать.

И что сделала Си-Си?

Она потеряла разум. Рейн-Мари догадалась, что произошло. Си-Си сграбастала кулон и сорвала его с шеи матери. Потом ухватила длинный шарф за концы и стала тянуть, тянуть все сильнее.

Она убила собственную мать. Чтобы скрыть истину, как делала это всю жизнь. Что еще могло произойти? Си-Си сделала это, чтобы спасти свой американский контракт, – испугалась, что может его потерять, если американцы узнают, что создатель ли-бьен и «Клеймите беспокойство» – бродяга-алкоголичка, которая к тому же является ее матерью. Или же она сделала это, предполагая, что покупатели будут над ней смеяться.

Но скорее всего, ей ничто из этого и в голову не пришло. Она действовала инстинктивно, как и ее мать. А инстинкт Си-Си состоял в том, чтобы всегда избавляться от всего неприятного. Стирать из памяти, уничтожать. Так она поступила со своим безвольным и уступчивым мужем и своей необычной неразговорчивой дочерью.

А Эль была для нее громадной, жуткой неприятностью.

Элеонора Аллер умерла от рук своего единственного ребенка.

А потом умер и этот ребенок. Рейн-Мари вздохнула. Эти мысли наводили на нее грусть.

– Если Си-Си убила свою мать, то кто убил Си-Си? – спросила Рейн-Мари.

Гамаш помолчал. Потом сказал ей.

Наверху в гостинице лежала в своей кровати Иветт Николь, слушая музыку «Хоккейного вечера Канады» и изредка доносившиеся крики из общей комнаты внизу. Ей хотелось присоединиться к ним. Поговорить о новом контракте Томаса, о том, можно ли винить тренера в ужасном сезоне команды, о том, знали ли в Торонто, продавая Паже «Канадиенс», что тот травмирован.

Она испытывала какую-то симпатию к Бовуару в ту ночь, когда он болел и она ухаживала за ним, и на следующее утро, когда они вместе завтракали. Никакой розни. Взаимная симпатия. Облегчение, будто с ее плеч сняли груз, о существовании которого она и не подозревала.

А потом этот пожар и ее глупость – что ее понесло в здание? Еще один повод ненавидеть глупого дядюшку Сола. Это, конечно, была ее вина. Первопричиной всего, что случалось с ее семьей, был он. Он был червоточиной в их семейном древе.

«Она не стоит того». Эти слова ранили и жгли. Поначалу она даже не понимала, насколько глубока эта рана. Поначалу этого никогда не понимаешь. Ты словно немеешь. Но со временем ей это стало ясно. Она была глубоко уязвлена.

Гамаш поговорил с ней, и это было интересно. Это ей действительно помогло. Хотя бы в том, что ей стало понятно, как вести себя дальше. Она набрала номер на своем сотовом. Ответил мужской голос, на заднем фоне слышался звук хоккейного матча.

– У меня есть к тебе вопрос, – сказал Гамаш, и изменение интонации его голоса насторожило Рейн-Мари. – Правильно ли я поступил в деле Арно?

Сердце Рейн-Мари ёкнуло, когда она услышала этот вопрос от мужа. Только она знала, какую цену он заплатил. На публике он держался мужественно и твердо. Ни Жан Ги, ни Мишель Бребёф, ни даже его лучшие друзья не знали, как мучительно переживал он все это. Знала только она.

– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

– Из-за этого дела. Оно не только об убийстве. Оно в некотором роде еще и о вере.

– Все дела, которые ты расследовал, так или иначе имели в своей основе веру. Во что верит убийца, во что веришь ты.

Это было правдой. Мы – то, во что мы верим. И единственным делом, в котором он был очень близок к тому, чтобы предать свою веру, было дело Арно.

– Может быть, нужно было позволить им умереть.

Вот оно. Не руководствовался ли он в деле Арно эгоистическими соображениями? Своей гордыней? Своей уверенностью в том, что он прав, а все остальные заблуждаются?

Гамаш помнил проведенное без огласки и в спешке совещание в управлении Квебекской полиции. Решение позволить этим людям совершить самоубийство ради сохранения репутации полиции. Он помнил свои возражения, помнил, что большинство голосов было против него. А после этого он ушел. Он все еще ощущал уколы стыда, вспоминая о том, что случилось после. Он взялся расследовать дело в Маттон-Бее, как можно дальше от управления. Там он собирался прочистить мозги. Но он с самого начала знал, чтó должен сделать.